Елена Блонди - Дискотека. Книга 2 [СИ]

Ленка, смеясь, ушлепала в угол, стараясь не наступать на шнурки.

Вернулась, снова влезла под лодку, немного стесняясь смотреть, как он сидит, скрестив по-турецки длинные ноги и кинув на них руки с опущенными кистями. Села рядом, подбирая под попу ноги и наклоняя голову, чтоб растопыренными пальцами распутать волосы. Такой красивый, подумала испуганно, блин, он такой красивый. Был там без меня. Кажется, еще красивее стал, а растет, и вдруг станет еще красивее… Как вот с ним, с таким… И такой спокойный. Все умеет. Руками. Ну, много умеет. Давно уже наверное…

— Ты такая красивая, — голос Панча был хриплым, и в нем звучало почти отчаяние, — мне что делать-то? Как мне с тобой?

— Что? — Ленка опустила руки, — ты что говоришь? Ты мои мысли читаешь. Вот сейчас думала.

— Про себя?

— Что? — но сразу поняла и засмеялась, встряхивая головой, — а-а-а, как тринадцатый, да? Чертенок из мультика: кого надо любить? Ее! Валинька…

Смех снова вытащил их из неловкости, Ленка взяла его руки, потянула к себе, а он нагибался, трогая губами ее лицо. И оба замолчали, падая друг в друга и выбросив из голов вообще все. Не думая. Не слушая, как за стеной гремит цепью Шарик-Юпитер, орут над крышей скворцы, а сбоку попискивают ласточки, неутомимо улетая и возращаясь. Как топает, напевая и чем-то грохоча Петичка. И далеко кто-то кричит, усталым, еще ночным голосом, возвращаясь с праздничного купания в безжалостное утро.

— Черт, — сказала Ленка, лежа на спине и глядя в щелястую крышу, — о-о-о, черт ты с ушами, Валька, я…

Она хотела сказать, что никогда так раньше, и испугалась.

— Я тебя люблю, Маленькая Малая.

— Я люблю тебя, Валик Панч.

Было так насладительно говорить эти слова, что Ленке снова стало горячо, она нахмурилась, стесняясь, и поспешно сказала снова:

— Люблю. И люблю и еще раз люблю.

— Да. Я сказать хотел, что ты самая лучшая. Но это не так. Ты просто вот одна. Понимаешь, да?

Его горячее бедро прижималось к ее бедру, и оттуда, где кожа плотно к коже, сбегала вниз щекотная капелька пота. Ленка подняла руку, поведя в нагретом воздухе, бережно уложила ладонь, накрывая низ живота Панча, как прижала птицу.

— Ты весь самый лучший. А ты откуда так умеешь? Я думала. Прости. Думала, да. Что тебе же четырнадцать. Ну, конечно, девочки там…

— Стой, маленькая. Не было у меня секса. Ни с кем.

— Да ладно, — не поверила Ленка, поворачиваясь набок и глядя на спокойный профиль с приоткрытыми губами, — ты вон как. Как будто сто раз уже.

— Ни разу. Я так, потому что это ты. Наверное. Я не знаю. Но я тебя не стремаюсь совсем. Вообще. Ты меня смотри не разлюби, когда я буду ходить поссать, ну и всякое такое. Скажешь, зачем мне такой. Опять ржешь?

— Я думала ты всегда такой. Завидовала. Я вечно всего стесняюсь. Вот думаю, скажут, дурочка какая-то, ляпнула, или ржет непонятно с чего.

— Я думал, ты такая. Смелая всегда. Сама приехала. Одна. И вообще.

— Валик. Это только с тобой.

Ленка села, убирая руку, чтоб удобнее жестикулировать. Панч потянулся прикрыться своей, но она немного сердито убрала и ее:

— Пусть будет. Это твое, я хочу видеть. Слушай. Это еще когда мы спали, в раздевалке. Ты спал. А я сидела и подумала, ой блин. Все, я тогда уже попалась. И как я могла бояться? А вдруг я буду бояться, а ты куда-то денешься. К каратистке своей! Подожди! И когда сидели, на дискотеке, ты мою руку держал, понимаешь, я когда с тобой, то все вокруг — правильно! И не проходит это! Вчера, выпускной этот, я расскажу после. Ну, может быть. Все неправильно! Нет тебя и все кривое! А потом ты. И мы вот с тобой, спим, по-настоящему. Секс. И мне снова — правильно. Сильнее и сильнее! Были бы деньги у меня, я поехала бы к тебе в твой дурацкий Артем. Несмотря на всех твоих каратисток.

— Лен. Погоди. Я люблю тебя. Это первое. Ну и теперь — да что за каратистки? Ты чего их вспоминаешь все время?

Он сел, ловя ее руки, и обнял, прижал к себе. И не дожидаясь ответа, поцеловал, а Ленка поцеловала его в ответ, закрывая глаза и улетая от того, что он совсем рядом, отчаянно голый, совершенно голый, и значит, он совсем ее Панч, а она совсем его Малая.

— Хочешь… — он отрывался и тут же снова целовал ее, не успевая договорить, — ну, хочешь, я тебе… имя… придумаю имя.

— Нет.

— Что?

— Не надо. Хочу, чтоб одно, наше, пусть Малая.

— Я потом тебе сто штук. Триста. Шестьдесят…

— Что?

— Каждый день чтоб.

— Валька-поэт. От меня вам…

— Балалайка, да. Ты про этих не сказала. Каратисток.

— А…

Ленка, наконец, оторвалась от его губ, повалилась навзничь, держа его руку и укладывая себе на грудь. Потом убрала ее.

— Нет. А то я снова тебя стану целовать. Я расскажу.

Там, снаружи, разгорался день, торопился сделаться жарким, полным солнца и голосов, и в ангаре теплело, свет приходил, покачивая пылинки, рисовал на земляном полу кружки и полоски. Мерно гремела собачья цепь, звук приближался и удалялся, пока Шарик не улегся, видимо в тень деревянной стены, и вздыхая, стал клацать зубами, наводя порядок в косматой шерсти. Петички не было слышно.

Валик слушал Ленку, беря ее руку и поднося к губам, и тогда она умолкала, теряя слова, потом находила их снова, складывая в чуткую память теплое дыхание на своих пальцах и ладони. И тепло его груди, стук сердца, когда оторвал от губ и уложил на себя, прижимая. Заговорил и голос прошел под ее ладонью, вибрируя.

— А я думаю, чего ты на письма мои не отвечаешь. Я пять штук послал. Все с обратным адресом, ну уже когда поселили нормально. Ждал. Ответа ждал, а нет и нет. Ниночка…

Ленку возмутило, что он умолк и это вот прежнее — Ниночка. Какая она Ниночка после того, что наделала. Но письма?

— Подожди. Ты почтой посылал? Я не получила, Валька, ни одного. Только это вот, где фото, вы сидите. Счастливые такие. Как мы с тобой. Только я конечно, никакая не каратистка.

Валик кашлянул. Глядел на ее суровое лицо темными глазами на бледном лице с худыми скулами. И у Ленки закололо сердце, снова от того, что — такой красивый и она совершенно ничего не может сделать, чтоб как-то уберечься. Если он ее бросит. Разлюбит. Или уедет. Что делать-то?

— Там школа, санаторная, она за городом. В лесу. Ниночка письма собирала, чтоб два раза в неделю отдавать — машина шла в город.

— Так она? Вот блин. Она твои, значит, не отправляла! Валь. О-о-о, ну, слов нет у меня. Какая же…

— Подожди…

— Что подожди? А тебе и приятно, да? Все вокруг тебя, и Малая тут ждет, а там девочки-ниночки, а ты и рад! Ну, не знал, но сейчас, чего подожди-то? Она такую подляну тебе, а ты ее — Ни-и-ночка…

Ленке нужно было, чтоб срочно возмутился, ахнул, понял, какая же его тамошняя подружка оказалась сволочь и негодяйка. А значит, тайно подумала Ленка, пусть знает, лучше меня нет никого и любить его никто не будет, как я.