Елена Блонди - Дискотека. Книга 2 [СИ]

Улицы на склонах Митридата были завалены ворохами белых цветочков с зеленоватым оттенком, так много их падало со старых софор, что казалось — выпал снег, только теплый, даже на вид.

— Нет, — сказала Алла Дмитриевна, с отвращением поправляя тонкий халат и шаря рукой — все ли пуговки застегнуты, — вы серьезно собрались загнать меня в гроб! Эта дикая жара, я вообще не могу шевелиться даже, и так радовалась, что неделя отгулов, и эта путевка, потому что после Светочке рожать, и я как рабыня буду… А вы явились, снегом на голову, я ни-че-го не понимаю! Что ты мне талдычишь, не понимаю!

Она прошла мимо, старательно отворачиваясь от Панча, который стоял в полумраке у входной двери, с упреком оглядела Ленку и исчезла в кухне. Оттуда сразу послышался грохот.

— Лен, — вполголоса сказал Панч, — ну правда, чего я тут. Давай может…

— Так, — перебила его Ленка, свирепея. В ответ на кухонный шум грохнула на пол тяжелую сумку, — в комнату иди. Иди, я сказала!

И быстро прошла в кухню, не разуваясь, твердо ставя ноги в запыленных сандалиях.

Панч вздохнул, разулся и ушел в раскрытые двери, сел на край дивана, рядом с кинутой на него мятой простыней. На полу виднелась раскрытая книжка, а на табуретке трудился маленький вентилятор, добросовестно и без толку перемешивал горячий воздух, кидая в лицо. На подушке валялся бюстгальтер, и Панч отвел глаза, стал смотреть в дальнее зеркало напротив, видя себя через рядочки стеклянных фужеров. И слушать.

— Он мой брат, — выговаривая каждое слово, сказала Ленка возмущенной матери, которая бесцельно двигала на плите пустую сковородку, — мой и Светки. И мне наплевать, что ты там думаешь, про соседей и так далее. Я пригласила его в гости, и он поживет у нас.

— Конечно! — язвительно согласилась Алла Дмитриевна, — а я вас корми тут! Всех!

— Я заработала денег, и у него есть свои. Эту неделю мы сами себя прокормим. Не волнуйся. Или две недели. Потом ему в школу и он уедет.

— Две? — рука с маникюром повисла над сковородой, потом прижалась к груди у сердца, — две недели? И еще и отдельно значит, будете питаться? Да ты думаешь головой? А что соседи…

— Мне наплевать! — закричала Ленка, хватая с полки пузырек с корвалолом, — ясно тебе? Мне на-пле-вать! На соседей!

— Они спросят! Кто это!

— А ты пошли на три буквы! Держи свой корвалол. И не вздумай Вальке хоть слово сказать. Ты знаешь, что он болен, у тебя что, совсем нет человеческого отношения, да? Соседи тебе важнее?

Мама взяла корвалол, сжимая в кулаке, обошла дочь и плотно закрыла двери, прислонилась к матовому стеклу.

— Во-первых, не смей на меня орать. Во-вторых… я прекрасно помню эти твои. Фотографии.

Алла Дмитриевна говорила сдавленным шепотом, дергая на груди пуговицу.

— Я не совсем дурочка, я читала, как ты там к нему. И я знаю, что между вами может быть. Или уже было? Ты писала ему… так писала! Что я должна по-твоему?

— Писала, — угрюмо ответила Ленка, уже остывая, — да. Но ты пойми, если бы, я не стала бы его, сюда. Он тут, потому что он брат. И все!

Мельком она вспомнила их тайную ночь, но тряхнула головой, прогоняя угрызения совести из-за своего вранья. И потом, тогда нам просто некуда было деваться, рассудила быстро.

— Мам… Ну я могла бы сказать, соврать там, что он приехал в клинику керченскую, мест нету, и пусть поживет, потому что некуда ему. Но я не хочу врать, понимаешь? Тебе особенно. Я же тебя люблю.

— Любила бы, не делала бы, такого вот, — скорбно возразила Алла Дмитриевна, — и все теперь кувырком.

— Ты про путевку? Да поедь. Отдохни, правда. Мы будем к Светке ходить. У нее пятнадцатого, да?

— Семнадцатого, так Петр Алексеевич сказал.

— Тем более! Я буду варить ей кашу.

— Господи, — расстроилась Алла Дмитриевна, — ты же не знаешь, она подала на развод! Прямо ушла из палаты, в халате и в тапочках, с какой-то там подругой, и унесла заявление. Жорка ее до сих пор звонит, сюда, а позовите Свету. Муж. Не знает даже, что у нее снова сохранение, еще три дня лежать. И перед родами Петр Алексеич сказал, положат раньше. Да что ж вы за девки такие!

— А тебе охота такого как Жорка дома иметь? Типа сын. Или муж дочки. Мам. Давай уже помиримся, а? Валька там сидит, ждет казни. А он хороший, правда. Ты отвлекись, что он сын этой самой Ларисы, ну просто он хороший человек, золотой просто. И поезжай, чтоб с глаз долой. А я тебе буду звонить, каждый день.

Алла Дмитриевна усмехнулась, ставя на полку корвалол.

— Куда звонить? Там домики из фанеры, кровать и окошко.

— Тогда ты звони. От директора.

Они помолчали. Алла Дмитриевна прислушалась, и снова прошлась рукой по пуговицам халата. Сказала шепотом:

— Такая жара. Я у тебя там на диване, с вентилятором. О боже! Я забыла там лифчик. Что мальчик подумает!

— Подумает, это мой, — улыбнулась Ленка с облегчением, — а я тебе подарок привезла, крымское масло, набор. И еще глину специальную, мазать на лицо.

— Лена, немедленно принеси мою вещь. Постарайся, чтоб незаметно. Глину? У нас мало своей?

— Это лечебная, для красоты.

Ленка подошла ближе, тыкнулась в щеку, целуя, и подставила свою, принимая ответный поцелуй.

Дальше все было вполне нормально, к ее огромному облегчению. Мама церемонно познакомилась с Валиком, стараясь не глядеть на бледное лицо и темные глаза, потом ушла — собирать сумку для поездки. А вечером, когда двое вернулись из города, усталые и напрочь выжаренные солнцем, постукала в Ленкину дверь, осторожно открыла, оценивая обстановку. Смягчилась лицом, увидев, что Ленка валяется на диване, а Панч сидит на полу возле проигрывателя. И вызвала дочь в свою комнату, снова плотно закрывая дверь.

— Завтра еду. Раз вы обещаете, что все будет нормально.

— Обещаем, ма. И к Светище сходим, утром.

— Леночка, сядь. И скажи, про долг. Я должна знать.

Ленка вздохнула. Несмотря на то, что по телефону она матери призналась, все же надеялась, что та не станет уточнять и требовать объяснений. Но раз так, то придется рассказать.

И она рассказала. Про ампулы, разбитые бабкой, про взятые взаймы двести рублей, и про то, что купила и отвезла сама, но деньги нужно вернуть, и сто рублей она заработала, если бы до сентября, то было бы больше, но тут Светища, и Ленка побоялась, что все произойдет раньше.

— Было сто двадцать, мам, но я потратилась там немного. Но таких работ и тут полно, я просто пойду и устроюсь, и у меня все получится.

— Сто рублей, — подавленно сказала мама, берясь за виски, — какой ужас, да как ты их? Откуда? Это же полторы моих зарплаты!

— Валька мне отдает еще свои, тридцать рублей, но я не хочу брать, мам.

— И возьми! Это же его лекарство!

— Мам. Ему пятнадцать лет. А я отберу все, что копил там, ага.

За окном, густо закрытым зелеными ветками с белыми цветами, страстно ворковали горлицы, журчала вода — кто-то поливал палисадник, высунув в окно резиновый шланг. В комнате стоял зеленый полумрак, и от легкого запаха духов и косметики казалось, вокруг джунгли, полные тропических цветов. С календаря на стене улыбалась фарфоровая японочка в сложном кимоно, и Ленка захотела, чтоб скорее завтра, увидеть сестру, а то совсем соскучилась. Мама села на кровать, рядом с раскрытой сумкой. Постукала пальцами по колену. Протянув руку, взяла с тумбочки нарядную шкатулку, в которой лежали ее украшения — бусики чешского стекла, еще одни — радужные яркие, их папа привез, а еще сережки с крошечными рубинами и пара тонких колечек. Высыпав блестящую горку на постель, вытащила сложенный конвертик.