Елена Блонди - Дискотека. Книга 2 [СИ]

— Ты сказал «короче»… ну давно уже.

— Узнаю брата васю, — довольно согласился Панч, — сказал и сам же треплюсь, а язва Малая тут же заметила.

Позже, накупавшись, они уходили, Панч в линялых коротких шортах, с ремешком, на котором старые брезентовые ножны, и Ленка в сарафане и сандалетках с крылышками на щиколотках. На тропе Ленка оглянулась, но черное пятно костерка скрыли густые ветки, а потом подошедшая группа стала весело спускаться по узкой тропинке, Ленка присмотрелась — совсем другой тропинке, и камни по краям бухты совершенно другие, нет слона с серым боком, и нет великанского топора, вонзенного в сверкание воды. А это значит, подумала успокоенно, двигаясь вслед за Панчем, обгоняющем ленивых туристов, они спускаются не туда, и никто не увидит старого покрывала, очага, робинзонских вещичек, сложенных в тени слона: топорика, пары самоловов, коробки с крючками, вытертого, когда-то махрового полотенца…

Тут было так много звезд, что казалось, в них можно купаться, плавать, как в тихой воде, темной, блистающей тысячами разновеликих точек. Крупных — немного, а вокруг них — россыпи звездного песка и пыли. Будто разбились огромные песочные часы, растеряв из-за невидимого стекла пузатой колбы бесчисленные песчинки. И потому время совсем остановилось.

Ленка сказала это шепотом, чуть шевеля губами, чтоб распробовать слова на вкус. Звездные часы. Время рассыпалось.

— Да, — сказал ей на ухо тихий шепот, — точно.

Она пошевелилась, нашла руку Панча и вложила в его ладонь свои пальцы. Улыбнулась тому, как сжал, бережно и сразу. И дальше снова молчали, следя за медленными песчинками редких спутников, мерцанием самолетных огней, тоже редких. И полосками, что оставляли на россыпи падающие звезды. Увидев, как падает первая, Ленка начала было следить, держа наготове желание, но не успевала, и утомясь, просто повторяла его раз за разом, надеясь, что все совпадет — звезда и мысленные слова.

Хочу всегда с ним. Хочу чтоб мы вместе, всегда. Хочу, чтоб я и Валька — всегда вместе. Хочу всегда с ним. Хочу…

Внизу шумели деревья, а еще шевелился и делал всякое город. Громыхал кранами, гудел автомобилями, играл музыкой в парке. Звуки постепенно стихали, оставаясь в прошедшем дне, и только те, что не спят, шли в день будущий, шумя в соединяющей их ночи. Все снизу. — Небо, в россыпи звезд, молчало, только на самом дальнем его краю ходила гроза, так далеко, что гром казался игрушечным, плюшевым. И сверкали зарницы, как будто их включали и снова выключали.

А между городом и небом, на крыше старой пятиэтажки, где черно по бокам — силуэтами коробчатых чердаков, было бы совсем тихо, но на косматом цветном коврике лежали Ленка и Панч. Болтали, слушая город и глядя на небо.

Одной рукой Ленка держала руку Панча, не глядя на него, чувствовала — он рядом. И ей было спокойно от этого. А в другой нагревался от теплоты кожи большой ключ с витым кренделем головы. Так странно, почти сказочно получилось.

Они приехали в город уже в темноте, шли к дому, усталые, через мерное ри-ри-ри сверчков, что сменило жестяной скрежет дневных цикад. Поднялись по ступенькам, и Панч задрал голову к запертому люку над железной лестницей.

— Жалко, замок.

Ленка молча кивнула, отпирая дверь в квартиру Миши Финке. Да. Там крыша, там небо и вот было бы здорово.

Впуская Панча, подумала стесненно о словах Гены, почему не водит сюда своих приятельниц-анжелочек. Слишком уважает для этого Мишку Финку, которого вечно нет, но который доверяет своему другу. Миша знает, что в его квартире сейчас живет посторонняя Ленка. Но не знает, что сегодня тут будет ночевать Панч. И может быть, что-то захочет случиться. Будет совсем некрасиво, если Ленка согласится. А если она откажет, что сделает Валик?

Мысли были какими-то куцыми, не хотели думаться, а надо их додумать, пока будут ужинать и разговаривать в комнате, полной книг и фотографий. А еще вдруг Миша позвонит. Или доктор Гена.

Они пили в кухне холодную простоквашу, в которую превратилось купленное Ленкой молоко, и ели бутерброды с сыром, когда телефон все-таки позвонил. Ленка подскочила на табуретке, уронив кусочек подсохшего сыра. И сразу встала, ушла в комнату, взяла трубку, прижимая к уху. Раз начала, то и продолжу так же, подумала мрачно. Так держать, Летка-Енка, сказал бы папа.

Но на ее «але» попросили дежурную по корпусу, и Ленка, с облегчением ответив «вы не туда попали», вернулась к Панчу.

Тот сидел, с интересом оглядываясь. Встал навстречу.

— А покажи, ты говорила про фотографии. И еще про его тетради, можно?

Узкая комната, обрамленная захламленными стеллажами, желтела в неярком электрическом свете. Панч ходил вдоль полок, осторожно брал в руки то старую книгу, то ракушку с отбитым краем или деревянную почерневшую мисочку, в которой насыпаны были какие-то старые билетики и записки. Ставил на место. Ленка ходила следом, иногда что-то говорила, а когда умолкала, то оглядывалась, соображая, как же ей быть. Она спала на узком мишином диване, не раскладывая его. А если разложить, то вдруг Панч подумает… Или она сама подумает…

— Лен, — вклинился в ее мысли голос мальчика, — слушай, я сказать хотел. Тут классно. Но как-то все чужое. Будто мы в музее, да? В гостях, короче. Если ты мне постелишь, ну на полу, к примеру, нормально. Я высплюсь. И тебе надо. Ты чего?

Все мысли вылетели у Ленки из головы, все, кроме одной. Конечно, теперь, после ее рассказа, ему гадко и прикоснуться.

Панч подхватил ее локоть, удерживая.

— Ты что? Тебе плохо?

Обнял за плечи, беспокойно глядя в потерянное, бледное лицо. Ленка прикрыла глаза. Ну что же ты, ну догадайся сам. Но он ждал ответа и она вспомнила его слова на берегу. Все говори, Малая. Не надумывай себе ничего! Надо — скажи.

И она сказала. Запинаясь и подбирая слова, краснея от того, что приходится обсуждать такие вещи. Пока говорила, ей ужасно хотелось, чтоб он рассмеялся, сказал «глупости какие», а еще «ты с ума сошла, да?». Но Панч выслушал серьезно. И спросил:

— А ты? Сама ты? Хочешь, чтоб мы тут? И вообще?

И вдруг Ленка поняла. Не хочет. То, что было в Керчи, почему-то не собиралось повторяться, и ей, правда, нужно было, чтоб был рядом, чтоб вот лицо и глаза, дыхание с еле слышным глубоким хрипом. Чтоб никуда не девался, как ее рука или нога. Или сердце. А секс… Да разве она хотела его по-настоящему хоть раз за весь этот год? Думала, это из-за того, что рядом не Валик, а другие. И то, что после случилось с ними в Керчи, оно было прекрасно. Но сейчас в нем не было нужды.

— Тут нет, — ответила она честно, — но я ужасно, боюсь, Валька, ангел мой. Потерять. Я подумала… вдруг ты…

— Не потеряешь, Малая. Даже если закрутишь с кем, и замуж побежишь, я тебе все равно брат, ясно?