Елена Блонди - Дискотека. Книга 2 [СИ]

— Справа вы можете видеть скалу, с определенного места похожую на голову собаки… — вещал сверху голос.

Ему уже отвечали цикады, пилили звонко, вдруг умолкая, будто прислушивались сами к себе. И тихо плескала вода, шевеля мелкие камушки, будто гоняла фасолины, стукая круглыми бочками.

Панч улыбнулся, нагибаясь, чтоб увидеть за выгоревшими белыми волосами нос, полуоткрытые губы и полукружия ресниц с выгоревшими кончиками. Вспоминая ночной рассказ, нахмурился, страдальчески кривясь. Отвернулся, сжимая кулак и ударяя им по своему колену. Но снова уставился на спящую, подползая на руках ближе, чтоб слышать дыхание.

Рассказанное мучило его, как и боялась Ленка, мучило теми картинками, которые он рисовал себе, и все — вокруг нее, с ее копной белокурых волос, ее невысокой стройной фигурой и крепкими ногами с красивыми икрами. Ее маленькой грудью, которую Панч видел, тогда, в Керчи, разглядывал тайком, стесняясь, что Ленка увидит и вдруг обидится. Ему казалось, что она меняется на глазах, прямо сейчас, становится совсем чужой, непонятной, будто ее захватали чужие руки, так сильно, что не разглядеть. Но одновременно это была именно она, и от того становилось ужасно больно, так больно, что невозможно было прислушаться к рассудительному внутреннему голосу, он все мог оправдать, разложить по полочкам, по датам и обстоятельствам, но для этого нужно было успокоиться и слушать. А как слушать, если — картинки.

— Подтягивайтесь! — сердито закричал надсадный голос, рождая в дальней гряде эхо, — вы там, в белых штанах, я вам, женщина!

Это слово — «женщина», оно царапнуло и после ударило, наотмашь. Панч прерывисто вдохнул, закашлялся и сильно хлопнул себя по губам, ненавидя себя. И что пугало его — ненавидя Ленку.

«Хорошо, что она спит».

Он поспешно отполз подальше, сел, спиной к ней, обнимая руками колени. Положил подбородок на них так, что заныли стиснутые зубы. Надо просто ждать. Любая боль кончается. Да все кончается, проходит, он это знал, считая медленное время капельниц и стремительное время приступов. Но знал и то, что бывает, проходит не вовремя, тянется слишком долго. Будешь вот так ждать, Валик Панч, и жизнь кончится, пришла дурацкая, казалось бы, мысль. Но он ее знал, она не была дурацкой, а очень помогала ему. Потому что привык жить без будущего, зная — его жизнь и правда, может кончиться внезапно. Даже одного раза хватило бы, а у него их было три. Последний тогда, в школьном коридоре, и Ленка Малая спасла его, а перед этим он кинулся спасать ее. Но еще после первого раза, когда в одиннадцать лет узнал из тихих разговоров врачей, что могли и не спасти, не откачать, тогда вдруг понял, для него некоторые вещи заказаны, и если что-то можно сделать, нужно делать, а то так подождешь, и жизнь рраз, кончилась, а ты и не успел.

«Ну и что?» насмешливо спросил сам у себя, поводя голыми плечами, которые припекало солнце, ну кончилась, да у всех она кончается, и как там — все там будем. Один после долгой жизни, полной достижений, или приключений. Другой — ничего не успел, родился, умер. Так может вообще на все наплевать?

И вот этот вопрос показался ему совсем дурацким, непонятно, как плевать и что наплевав, делать.

Над сверкающей рябью медленно пролетела чайка, ложась на крыло, повернулась и понеслась обратно, спикировала, плеснув камнем о воду, подняла фонтачик брызг и рванула вверх, держа в клюве серебристую полоску — поймала рыбку.

Что-то важное нужно было подумать, так думал Панч, провожая глазами белую птицу, несущую в клюве маленькую серебряную смерть, что-то до того, как она проснется, потому что — посмотрит, скажет, и все двинется, а он упустил, не подумал без ее взгляда, который все поменяет. Сегодня вечером нужно уехать, он обещал Малой, что уедет с ней. И не потому что ему так хотелось, хотя да, хотел, и сильно. Но еще сильнее хотел, чтоб ее глаза не становились такими затравленными, как только он умолкал или переставал улыбаться. Будто одна со всех сторон виновата, во всем. А было не так. Разум, который ждал, когда мальчик успокоится, пытался ему сказать об этом. О том, что нет Ленкиной вины. И он уже его слышал. Но боли наплевать на разумные слова. Она не уходила.

За его спиной Ленка пошевелилась, вздохнув. Он замер, молясь, чтоб спала еще, дала ему поймать эту мысль, с которой дальше будет немного проще. Или легче. Повернулся, кося глазом на неподвижную скорченную фигуру. И дрогнув сердцем, нашарил рубашку и укрыл Ленке плечи и попу. Солнце почти пекло, но она зябла, съеживаясь, все еще в остатках ночной прохлады. Они легли вместе, обнявшись. А после, засыпая, он расцепил затекшие руки и лег удобнее. И сразу проснулся от того, что у нее сбилось дыхание. Лежал, глядя в крупные низкие звезды, слышал — не спит, ждет, что обнимет ее снова. Может быть, тихо плачет. А он не мог, ругая себя, мысленно издеваясь над собой и обзывая обидными словами. Тоже мне, ангел Ленки Малой, куды там, ангел, а не можешь простить, прижать к себе. Так и заснул, слушая, как она молчит и тоже засыпает, выравнивая трудное дыхание. Засыпая, почти подумал эту самую мысль, но ушла. И вот теперь не успеет вернуться.

— Валя? — сказала за спиной Ленка осторожным хриплым голосом. И замолчала, видимо, не зная, как дальше с ним говорить.

«Ты умирал» насмешливо и с упреком сказал голос в его голове, ты — умирал, а они нет. И не тебе равняться на тех, у кого полные короба дней впереди. Делай свое, раз тебе показали, что есть вещи важные, а есть те, которые только кажутся важными. И наплюй на то, что неважно.

— Лен, — он повернулся, с безмерным облегчением от пойманной, наконец, нужной мысли, улыбнулся ее настороженному лицу, полному ненужной вины и боли, — проснулась? Блин, Малая, я тут уже спекся, пока ждал. Ну ты и спишь.

Ленка села, опираясь на руки. Моргнула, опустила голову, разглядывая сползающую рубашку. И снова посмотрела на Валика. С таким облегчением и счастьем, что он поспешно съездил себя по уху, так что затрещала дурная башка. Мысленно, конечно.

— Жрать нам сегодня нечего, — обрадовал ее Валик, — так что скупнемся и побредем к тете Маше, на кухню. Я в рабство сдамся, а ты отдыхай, тебе еще завтра шваброй махать. Котов кормить не пойдем, они на туристах обкормились так, что на обрезки глядеть не будут. А я место знаю классное, в парке, там тень и тихо. Посидим пару часов и на автобус.

— Да, — Ленка, спохватившись, поправила волосы, отворачиваясь, протерла уголки глаз.

— Красивая, — утешил Валик, — сонная еще, выкупаешься, заодно умоешься. Целым Черным морем. Да, Лен. Короче, говорить будем про все, поняла? Что нужно сказать, то и говори. Врал я вчера, что наору, вспомню там. Фигня. Если мы вместе, то давай уже вместе, хорошо? И если захочешь еще рассказать, ну или я спрошу, делай, как захочется. Молчи, говори, ну или там скажи — иди нафиг Панч, не скажу. Главное, не надумывай себе фигни. Ты чего смеешься?