Елена Блонди - Дискотека. Книга 2 [СИ]

Лена промолчала и стала смотреть за мамино плечо. Там ее терпеливо ждала Оля Рыбка, покачивая сумку на длинном ремне. А мама собралась еще что-то сказать, но, кажется обе они — и дочка и мать, подумали об одном и том же, так показалось Ленке. Девки да. Тут у него — девки. А где-то есть еще одна женщина, и с ней — его сын.

Так что мама только вздохнула, и стала давать всякие мелкие указания, на три дня их вольной жизни.

Автобус уехал, выдыхая противный запах, а вокруг вовсю цвел апрель и пахло цветущими деревьями — алычой, миндалем и абрикосами. Будто в воздухе разбрызгали мед.

Девочки шли в школу пешком и молчали, глядя по сторонам и щурясь от яркого, сочного, будто протертого влажной тряпочкой солнца. Такая странная весна. Только что был март, зябкий, нервный и опасно неустойчивый. Но прикатил апрель и сразу стало понятно, совсем скоро лето. И что-то надо решать.

У Ленки засосало под ребрами. Решать совсем не хотелось. Совсем не представляла она себе, что куда-то поедет, с чемоданами, а в них нужно что-то складывать. И денег нет совсем, папа конечно получит зарплату сразу за несколько месяцев, но в квартире сидит беременная Светка, и ее безработный Жорик, и это просто кошмар получается, то что они еле растягивали с мамой на полгода, с переводами Светке, и всякой отдачей долгов и уплатой кредитов, теперь нужно тратить на Жорика и их будущего ребенка. Коляски-кроватки-пеленки. Мама плакала ночью в своей комнате и Ленка пришла к ней, села рядом на краешек кровати. За стеной тяжко скрипел разложенный в гостиной диван, и была совсем ночь, даже не включить телевизор или радио, чтоб заглушить звук, и мама вздрагивала иногда. Ленке было ее жалко и одновременно это бесило. Подумаешь, секс, думала она сердито, сидя рядом и не зная, что сказать или сделать. Ну, все этим занимаются и их тоже сделали родители не в пробирке, а в постели. И мысли эти не надо думать, а то ведь и, правда, можно поехать умом, если представлять себе дурацкого Жорика голым, лапающим Светку за всякие места. Да если Ленка начнет все это себе представлять — отца с мамой, а еще его с этой ни разу не увиденной Ларисой, матерью Панча, Рыбку с Колькой, и вот еще Пашка дурак со своими мечтами про секс и блины. Или бедный загорелый Петичка, у них со Светкой, наверняка, уже все было. Наверное, так живут всякие маньяки, подумала Ленка, ходят по улицам, или спрашивают цену на базаре, а сами видят только одно, то, что под одеждой. Фу…

Но заговорила мама о другом. О деньгах как раз. Все шепотом перечислила, и были сказаны вещи, о которых Ленка не все знала, потому что не она ведь распоряжалась доходами. О том старом долге сказала мама, в целых пятьсот рублей, что тянуть некуда и скорее всего придется отдать с этой зарплаты. И о том, что Светке сейчас нельзя работать там, где платят, на той же эмальпосуде, к примеру, потому устроится она в контору, будет там получать не деньги — слезы. А еще же надо решить, как наскрести на билет Ленке.

Мама не знала, что у Ленки тоже долг. И никакой надежды его отдать, получается, и что делать, она сама совершенно не понимает.

— А еще эта бабка, у меня голова кругом. Ты когда уедешь, наверное, мы с папой переселимся в твою комнату, а она пусть в маленькой.

Диван умолк, хлопнула дверь, высокий голос Жорика что-то невнятное сказал негромко, и Светка тихо засмеялась, шлепая по коридору тапками.

— А я не поеду, — вдруг сказала Ленка маме, — еще чего, бабка эта. Скажешь, места нет. Все занято.

— Как не поедешь? — испугалась мама, — а институт?

Ленка пожала плечами. Мысль все больше нравилась ей.

— Подумаешь, институт, — начала она. Но мама перебила с надеждой в голосе:

— Ты решила в наш, да? В торговый, Лена, вот как хорошо, будешь дома, и ходить, ну ездить туда. А бабке скажем…

— Я работать пойду. Вот и деньги. Небольшие конечно, но все равно.

Мама трагически молчала и Ленка подвинулась, чтоб в свете ночника увидеть ее лицо. Вздохнула, подведя глаза, и отодвинулась снова.

— Как работать? А что скажут соседи, Лена? Ты умная, тебе нужно высшее.

— Успеется, — неумолимо ответила Ленка, — не убежит институт. Я поработаю год. В ателье, например. Ученицей. Потом мастером. Зря, что ли корочки получила на УПК. Ну и подготовлюсь, как следует. А еще, мам, ты извини, конечно, но я сейчас да, хочу себе пальто нормальное. Зимние сапоги, шапку и куртку. Мне носить нечего, пока вы тут со своими трагедиями.

— Как ты можешь, Лена, — беспомощно ответила Алла Дмитриевна, привычным жестом берясь за виски, — да как ты…

— Угу, — кивнула Ленка, — мам, кроме причитаний и слов, еще ж можно что-то делать. Я хочу делать. Или ты хочешь еще одного такого Жорика? Чтоб я тоже привезла?

— Боже упаси, — быстро сказала мама.

А в школе этой весной и правда, было странно. Казалось Ленке, не так, как в предыдущие годы, хотя тогда она была младше, могла чего-то не замечать. Но все же.

Будто все вокруг подернуто невидимой паутиной. Хотя продолжали звучать лозунги и мозолить глаза плакаты с белозубыми пионерами и комсомольцами, клеймился на политинформациях загнивающий капитализм, на уроках истории все так же рассказывали о самой мощной, самой могучей стране величиной в пятую часть мира. Но в самом ее нутре, состоящем из людей и мелких событий, не тех, что показывали в программе «Время» копились и уже ползли через край, не умещаясь, вялые, привычные признаки совершенно другого. Испитые алкаши, валяющиеся на газонах, на которых никто и внимания особенно не обращал. Пустые полки в магазинах и хмурые бесконечные очереди за мятой расквашенной перемороженной рыбой. Люди из поезда, с набитыми колбасой сумками — из самой Москвы, везли сутками, пожрать дома. И это вот кошмарно унизительное, от чего Ленку всякий раз передергивало до тряски в руках — ожерелья из рулонов туалетной бумаги на шеях добытчиков. Привычное, серое и невнятное из-за этой своей привычности, потому что другого никто и не видел, не с чем сравнить, в этот год, казалось, вспухает, как дрожжи, заполняя все вокруг, до тошноты не в желудке, а прямо в сердце. И нельзя сказать, что Ленка в свои только что семнадцать, обдумывала это, но — ощущала.

Потому не особо удивлялась, что физик на уроках бывает пьяненький, что физкультурницу Виолетту Даниловну перевели из другой школы, откуда уволили за чересчур вольное поведение с учителями-мужчинами (каких-таких мужчина она в школе нашла, думала иногда Ленка, глядя на массивную с каменными боками тетку, похожу на певицу Зыкину в спортивном костюме), и что даже интересные предметы становятся вялой жвачкой, которую учителя старались скорее высказать и уйти, на пороге забывая о тех, кто остался за партами.

Самым ярким и интересным было в школе другое. Новая классная Маргоша стала красить глаза и приходила в туфлях на высоком каблуке, а Санька Андросов пересел с парты за спиной Олеси — на первую, перед самым учительским столом.