Елена Блонди - Дискотека. Книга 2 [СИ]

Туалет был во дворе, довольно далеко, через еще один двухэтажный дом. Так что в кладовке, узкой и высокой, стояло ведро с настеленной на него газетой, все же двое маленьких детей, куда им бегать зимой по холоду, да в темноте. А вода была в колонке, которая вообще за домами, перед проволочными заборами огородиков.

Так что, квартира, где унитаз с бачком, кухня с газовой плитой и вода для посуды, а еще ванная и там тоже вода, это было ослепительным счастьем, не зря почти пятнадцать лет в очереди стояли.

Семья торжественно переехала. И с тех пор в квартире кроме них постоянно жил кто-то еще. Так получалось. Первый год — северная бабушка Нила, как принято говорить — мамина мама. Уехала потом. И сразу приехал папин брат с женой, он устраивался на работу в Керчи, думали перекантоваться пару месяцев, а прожили почти два года. После наезжала баба Лена, — папина мама. И каждое лето — толпы сначала раздраженных предстоящим отпуском, а после измученных активным отдыхом родственников разной степени дальности. От родных до семиюродных, некоторых не то что Ленка, но и родители в жизни не встречали, до появления своей квартиры, конечно.

Всякий раз, получив известие о новом временном жильце или жильцах, Алла Дмитриевна трагически заболевала, и каждый день начинался с монологов о несчастной ее жизни и страданиях. И вот тут Ленка понимала ее на все сто процентов. Не понимала другого, — когда все уезжали и наступала недолгая благословенная тишина, Алла Дмитриевна вдруг кидалась в ностальгические воспоминания, как прекрасно было когда-то жить в Северодвинске, в коммуналке, и какие чудесные были там отношения, и люди какие прекрасные, а как праздновали, как пели…

Ленка готова была согласиться, что те люди и нынешние, которые наезжали пользоваться с ними одним туалетом и ванной, наверное, могли быть совершенно разными, допустим и правда — те чисто ангелы. Но даже с ангелами, знала о себе Ленка, ей было бы затруднительно, и лучше бы вокруг только совсем свои, и чтоб у каждого своя территория. С дверью. Чтоб выходить, когда захочется. А еще не караулить, когда же, наконец, освободится сортир.

— Малая, что ты там шифруешься! Иди пока оладьи горячие!

Светка ойкнула и засмеялась, гремя чем-то в кухне. Жорик авторитетно что-то сказал и тоже засмеялся.

Ленка вошла, поздоровалась и села в неудобный угол, к стенке у входа. А ее насиженный, в уголке у окна, был занят Жориком. Вот он совсем не стеснялся, мрачно отметила Ленка Жориковы цветастые трусы, открывающие тощие колени в светлом пуху, и белую майку на костистых плечах. А Светка, стоящая у плиты над сковородой была по-прежнему ее Светкой, той самой прекрасной Светищей, тонкой и быстрой, с узкими мальчиковыми бедрами, сейчас спрятанными в мамин банный махровый халат, с большим улыбчивым ртом и темными глазами в густых ресницах. С той же пацанской стрижечкой, из-за которой все дядьки млели, когда улыбалась на рынке, спрашивая почем огурцы с помидорами.

Огурцы… вспомнила Ленка, неловко беря из миски горячий оладушек. А вот и новое у ее сестры — глубокие тени под глазами и грудь в вырезе халата, эдакая, как у взрослой совсем женщины. Она вдруг поймала взгляд Жорика и спохватившись, отвела глаза от сестры, опуская их к тарелке. Но успела увидеть, как он стал смотреть туда же — в вырез к Светке. И русые усы шевельнулись, губы сложились в улыбку. Противную такую.

Ленка в два укуса одолела оладушек и встала.

— Спасибо. Мне пора уже.

— Малая, я тебя не узнаю. Жрала, как конь, куда только влезало. А теперь чисто фея, клюешь. А-а-а!

Светка засмеялась, блестя мелкими зубами.

— Я знаю. Малая влюбилась. Да Летка-Енка? Это ее папка так называет, семейное прозвище. Летка-Енка. Мама рассказывала, они что-то там праздновали, в ресторане. И танцевали. Такой смешной был танец, все становились паровозиком и прыгали, как детишки в садике. Нет, ты прикинь, Жорка, наших всех согнать, пусть прыгают, и ножкой-ножкой…

Ленка не услышала, что сказал в ответ Жорик, но говорил, через две закрытых двери что-то такое без перерыва. Умное. Одеваясь, вспомнила, как через неделю мама загнала Светку в кухню и там, пока законный Жорик сладко спал в гостиной на разложенном скрипучем диване (оказалось, ну очень скрипучем), громким шепотом потребовала от Светки поделиться планами.

— Он что, он так и будет? Никуда не ходить. Сидеть тут. С гитарой своей. Света!

Ленка тогда тихо повесила полотенце и затаила дыхание — через открытую в ванной маленькую фрамугу, задернутую тюлем с кружавчиками, ей все хорошо было слышно.

— Мам, не митингуй, ладно? Мы всего неделю как приехали, я уже насчет работы договариваюсь. Нормально все. Мне же в декрет надо, так что вроде в отделе кадров стекольного вакансия есть. Помощник инспектора. Только молчать надо, что я временно.

— Светлана, не дури мне мозги. Я не о тебе. Я про него! Здоровый же мужик. А сидит.

— И правильно сидит. Он хочет по специальности, мам.

Ленка услышала, как задохнулась от возмущения мама, и прикусила губу, чтоб не захохотать вслух. О своей специальности Жорик доложил им в первый вечер знакомства.

— Я занимаюсь изучением роли основного тезиса Гуссерля в интенциональном развитии современной феноменологии, — скромно поведал он ошеломленной Алле Дмитриевне, насыпая в папину чашку пятую ложечку сахара.

Мама вздрогнула и промолчала в ответ. После, пересказывая Рыбке диалог, Ленка за нее вступилась, конечно:

— Ну, прикинь, а что она должна сказать-то? Ах да-да, вы знаете, а мы тут все извелись, без вашего Гуссерля. Или что? Другой вариант, это на пол харкнуть и еще нос рукавом вытереть. Я б так и сделала, например.

Оля кивнула.

— Угу, ты вообще у нас известная язва. Вот только он поймет? Да подумает что вы такие и есть — темные, дерёвня, на пол пилюете. Тем боле, ты ж не знаешь и вправду, кто такой этот гуссейн.

— Не знаю, — покаялась Ленка, и рассердилась, — и знать не хочу! Такой был Петичка, совершенно прекрасный! Весь в загаре и мускулах. И умный. Мы с ним сидим и молчим, так классно.

— Угу.

— Не язви, Рыбища. Чтоб ты знала, молчать как раз можно с умными. А дураки всегда болтают. И чего она выбрала себе урода этого с кудрявыми усами. Фу. Прикинь, на губе — кудри!

— А что говорит? — деловито спросила Оля, стоя коленками на табуретке и целясь пинцетом на кончик брови.

— Светка? Говорит, теперь у нее свободное распределение. А то бы послали в мухосранск.

— Это где?

— Нигде. Шутка такая у них.

— О-о-о, куда нам с тобой, Малая. У них даже шутки вишь какии, умныи, про сраных мух!

— Бедный наш папа, — сказала Алла Дмитриевна в понедельник утром, стоя рядом с автобусом и выразительно глядя на сонную Ленку, — и что мне ему говорить, горе-горе с вами — девками.