Елена Блонди - Ателье [СИ]

Она и сейчас спит, в десяти метрах, за тонкой ненастоящей стеной, и дверь в комнату чуть приоткрыта. А у него перед глазами маячит картинка, с пеной на блестящем плече, согнутыми из воды мокрыми коленями, и — грудь…

В тихой темноте студии растерянно и раздраженно удивлялся себе: лежит бревном, нет, чтоб идти в спальню, тихо ставя босые ноги, ведь поймет, ведь оба — взрослые люди.

Устав думать, прицельно брыкнул ногой, ударяя пяткой в спинку тахты, чтоб побольнее, и стал поспешно думать другое, более далекое. В своем жемчужном платье она так похожа на ту, что дала название фотостудии. Такой он и представлял ее себе. Небесная Табити, богиня бесконечной синевы над рыжими травами. И прикидывая, как снимет, сделает тот единственный нужный кадр, с которого закажет фреску на всю наружную стену студии, чтоб из лифта выйти и тут — она, смотрит серыми глазами… — повернулся на бок и, прижимая к себе парчовую подушку, заснул.

…Что-то важное надо вспомнить. Сон не отпускал, и Даша, беспокойно поворачиваясь, скинула на пол одеяло. Запутываясь в халате, дернула руками тугой ворот. Трудно открыла глаза, и села, прищуриваясь на черную стену, ту, что была усеяна золотыми точками, когда смотрела в первый раз. А сейчас… Она затаила дыхание, глядя, как за огромным, во всю стену, стеклом стоит зарево мегаполиса размытой полосой, сверху придавленное черным небом, а снизу подпираемое темнотой леса. Не стена — окно!

Встала, запахиваясь, и, волоча за собой развязанный пояс халата, обошла кровать, уперлась ладонями и лбом в прохладную твердь. Точки оказались далеким огнями высоток и фонарей. А наверху, она подняла лицо к темной полосе, — редкие звезды мелькали в разрывах белесых туч. Перебирая руками по стеклу, она шла, не отрывая глаз, от длинной стены к короткой. Это торцовая стена, над ней высится видная из ателье буква «Я», огромная и важная, — сколько раз Даша смотрела на нее снизу. Снизу. Смотрела…

— Вот! — прошептала, — вспомнила!

Надо узнать, кто тут бродил ночами. Кто смотрел в желтое окошко студии на окна ателье и махал рукой. В полусне, в самое глухое ночное время вопрос казался важным, таким важным, что не было сил ждать утра.

Она открыла дверь и ступила в темную студию. Привыкая глазами, смотрела на темные силуэты мебели и большой квадрат тахты почти в центре зала. И пошла, касаясь кончиками пальцев ламп и спинок стульев. Села на краешек тахты. Данила, завернувшись в какую-то штору, спал у дальнего края, и она, поддергивая халат, влезла и поползла на коленках, нащупывая его ногу, бок, торчащую из покрывала лохматую голову.

— Эй, рыжий… — наклоняясь, шепнула в ухо.

Данила заворочался и, оберегая сон, потянул на голову покрывало. Даша стянула его. И снова коснулась губами уха:

— Проснись.

— Что? Ты что? Случилось…

— Я спросить пришла…

Он сел напротив, и Даша запахнула халат под самое горло. Сидели, глядя друг на друга поблескивающими в темноте глазами.

— Там, в ателье. Когда я курила в форточку ночью. Кто-то отсюда смотрел. И махал рукой. Это кто был?

— Ну… я был.

— Ты? А что ты…

— Я не подглядывал. Только раз увидел через объектив, ты танцевала. У вас на одном окне жалюзи не закрываются. Ты — танцевала.

— А в люльке? Он был в оранжевой куртке, стекла мыл.

— Я был. В куртке. Только я не мыл, напросился поснимать. Черт, от страха чуть не умер, такая высота. А что?

Но Даша не отвечала, сидела неподвижно, все так же блестя глазами, и Данила поежился, подумав, а вдруг не проснулась, сидит тут спя, нет, как правильно сказать-то…

И, оборвав ненужную мысль, медленно протянул руку. Тронул ее щеку, ту, что не болела. Провел пальцами по виску, убирая длинные волосы, и, поведя ладонь дальше, положил на затылок, придвинул ее к себе, чтоб второй рукой обнять за плечи. Напрягая мышцы, вел руки осторожно, будто вываживал рыбу, боясь, что сорвется с крючка. И Даша мягко подалась навстречу. Забелело ее лицо, совсем рядом, нос коснулся щеки, защекотали голое плечо волосы, плечо прижалось к его груди. И, вдыхая запах волос, которые, казалось, еще спали и смотрели сны, что запутались в русых прядях, Данила прижал ее к себе целиком, медленно откидываясь на спину.

— Я не сплю, — шепнула она. И не отвернула лицо, когда он тронул губами ее рот.

Большая тахта чуть поскрипывала с одной стороны, два тела, соединяясь, достигали скрипучего края, а потом откатывались, и тогда было слышно лишь сдвоенное дыхание и движение темного воздуха, что переплетал еле заметные смутной белизной плечи, руки; вытянутую поверх женских ног мужскую ногу, округлость бедра, схваченную темной на светлом ладонью. Медленные движения ускорялись, потом замирали, и только дыхание плелось и плелось, с хрипом и тихими стонами, пока двое, как слепые, на ощупь узнавали о том, какие они без одежды. И вдруг, после приступа тишины, в которую приходили снизу неясные посторонние городские шумы, тахта вскрикивала, звеня пружинами, прокатывался под тяжестью тел неровный аккорд, и смолкал, уступая место голосам, что говорили без слов, нет, — пели.

Даша, распластанная под большим телом мужчины, откидывала голову, и все-таки полусонная, а может быть, впадая в новый сон, окутывающий то, что происходило, считала касания, не стараясь определить, что коснулось, и где, потому что везде был он. И только раз проснувшийся соглядатай удивился за нее тому, что тут и сейчас, оказывается, можно все — без стеснения и попыток выглядеть лучше. Можно быть только собой и делать. Или, не делая, подчиняться. И она, поднимая голову, чтоб поближе рассмотреть блестящие над ней глаза и зубы, кивнула пришедшему знанию, впервые принимая надоевшего соглядатая как часть себя, нужную часть, которая так хорошо берегла ее от ненужных и бесполезных обманов. И теперь, когда пришло настоящее, она может быть настоящей.

Глядя поверх большого плеча, рассмеялась в темноту. Данила, прижимая ее к тахте, целовал в шею и в ухо, шептал удивленные вопросы, а она мотала головой, обвивая его ноги своими, ставшими будто без суставов, будто вместо костей в них лишь сильные, беспрерывно пульсирующие мышцы, перетекающие по мужскому телу. Еле сдерживалась, чтоб не закричать в высокий потолок, так крикнуть, чтоб с грохотом попадали на крышу по-дурацки важные, смешные огромные буквы, которые из них над тахтой? Х… И… Д?

Она видела их перед глазами. Буквы-дома, белые-синие-зеленые, охваченные трескучим пламенем городского неона. Сквозь них шли единороги, помахивая витыми мечами, выросшими из круглых морд, ламы с текущими слезой глазами, гордые коты, скручивающие кончики хвостов… Черный огненный Город вращался и припадал к глазам — домами и улицами, не обижая зверей, проходил через их спины и головы, и Даша, открывая рот, наконец, закричала, глотая мир, всасывая его целиком в огромную глотку, чтоб стать им, наконец. Чтоб — стать.