Елена Блонди - Ателье [СИ]

Ефросиний перестал читать и сочувственно посмотрел на Дашу. Закончил мягко:

— Как я понимаю, заявление о краже лежит в кармане у нашего героя. Так?

Олег, машинально оправляя расхристанную черную куртку, схватился за нагрудный карман. Резко убрал руку. И с вызовом крикнул:

— А не докажете! Не имеете права обыскивать!

— Пока не имеем, — согласился Ефросиний печально, — но показания свидетелей у нас есть, ваш разговор слышали. И мы просто подождем милицию. Вы же сами хотели вызвать, так? Вот мы и вызовем. Пусть разбираются.

— Не надо, — хмуро сказал Олег. Со смуглого лица сбегала краска, щеки серели, рот зло кривился, — не надо милиции.

Даша вышла вперед.

— Олег… ты, правда? Ты хотел, в милицию меня?

Она оглянулась на Эллу. Та смотрела по-прежнему с ненавистью. Даша хотела улыбнуться, махнуть рукой, сказать «да ну вас всех, не надо ничего», — лишь бы не видеть и не слышать, не смотреть, как Олег отводит глаза… но голос не слушался и, попытавшись сказать, она всхлипнула, прижала руку ко рту и побежала к выходу, расталкивая стоящих.

Пропахший пылью большой подъезд гулко считал шаги; гудя, спустился лифт — в спину ударили веселые голоса детей и строгий голос матери. Даша выскочила на яркое солнце и с размаху села на ступеньки, боясь упасть, ничего не видя сквозь набегающие слезы. Мимо протопали близнецы, размахивая совочками, розовое пятно девчачьего комбинезона, синее — мальчикового. Мама, торопясь следом, ласково поздоровалась. Мы ей шили, вспомнила Даша, брючки летние и прелестный сарафан на широких кружевных лямках. И, опуская лицо в колени, заплакала.

«Ты плачешь не от обиды, Табити-Апи», проскрипел в голове нахальный голос соглядатая, «сидишь тут, вся такая томная, а плачется тебе от стыда, что не смогла ответить, как следует, проявила слабость. А?»

«Ну и что», возразила ему Даша, а слезы текли и текли, оставляя на коленях темные пятна, «мне что, нельзя быть сильной? Я, может, хочу быть сильной!»

«И правильно», согласился голос, «хоти, но не стыдись и слабости. Это ведь тоже проявление силы — не стыдиться слабости. И еще», нахальство в голосе соглядатая исчезло, сменяясь печалью, «на самом деле ты плачешь по человеку, тебе казалось он есть, а его нет. Оплакиваешь».

«Я не имею права», Даша шмыгнула, вытирая руками щеки, «я же не господь бог, судить».

«Но тебе все равно хочется, чтоб Олег был человеком. Просто пожелай ему этого. Да?»

Соглашаясь, она закивала, утыкаясь носом в колени. А на опущенную голову легла теплая рука. Ефросиний сел рядом, обнял ее за плечи.

— Деточка, ничего. Вон они побежали. Твой Данила, он ему врезал. А свидетелей нет, никто не видит. И я не вижу. Не бойся, не убьет, уже идет обратно. Я так думаю, ты не будешь заявление на Чемейко подавать? Вот и хорошо. Данилу не ругай. Пусть бьется, пока молодой.

Он встал. И тут же на его место плюхнулся Данила. Тяжело дыша, прислонился к Даше плечом.

— Я ему врезал!

— Мне сказал Ефросиний. Все вы, — Даша вспомнила любимое Мишино ругательство, — все вы олени к-комолые. Подраться только.

— Даш, я понимаю, ты с ним… вы… Но я за тебя любому голову оторву. Уж извини.

Он забрал в ладонь прядь ее русых волос, свешенных на колено, и, сжимая, легонько потянул. Почти лег на ступени, заглядывая в лицо. Она, хмурясь, отворачивалась, но Данила, по-котовьему бодаясь лбом, улегся головой к ней на колени. И, не выдержав, Даша рассмеялась.

— Не смотри. Я страшная, нос распух, глаза потекли, наверное. Потекли?

— Даш. А я куртку порвал. Зашьешь?

— Издеваешься? Где зашью? А, хотя, старые машинки еще стоят, в «Орхидее».

— Тогда поехали! — Данила вскочил и потянул ее за руки, поднимая с холодных ступенек.

— Сейчас? А ребята?

— Так в машине уже все. Тебя только ждут.

Даша, будто очнувшись, посмотрела вокруг. Солнце ярилось, наверстывая все, что проспало зимой. На глазах разворачивались зеленые почки, и дымка на деревьях становилась гуще и сочнее. Длинной конфетой сверкал у белой стены синий микроавтобус и из распахнутых дверей махали Настя, Алена, а Галка с Ефросинием стояли рядом, листая папку и споря о чем-то. Даша внимательно осмотрела куртку Данилы, потрогала вырванный, видимо, гвоздем угол мягкой черной кожи, свисающий на карман.

— Придется подкладку снимать. Сделаю. Стой! А чья это?

— Моя.

Она окинула его глазами с ног до растрепанной светлой головы:

— Хм. Скажешь и ботинки твои? И брюки?

— А ты думаешь, поносить взял?

— Данечка, извини, но одеваешься ты чудовищно плохо. И вдруг такой стильный. На вид это все стоит немыслимых денег.

Данила опустил голову, оглядывая себя.

— Правда? Ну, тем более надо куртку чинить. Поехали, а?

В автобусе, усаживаясь на переднее сиденье, Даша снова потянулась к Даниле.

— Слушай. А машина эта…

— Дашка, дай доехать. Хватит вопросов.

— Скажите, пожалуйста, — слегка обиделась Даша. И искоса стала рассматривать куртку из мягкой итальянской кожи (примерно такую и хотела ему пошить), тонкий джемпер в серую полоску, ремешок на прекрасно сшитых брюках. Прямо модель, хоть в журнал. И сразу — красавчик, — подумав так, загордилась своим мужчиной, и, незаметно трогая свою мокрую щеку, посмотрела на палец. Так и есть, размазала тушь, чертова золушка.

В лифт набились все вместе, Даша испытующе посматривала в близкие лица, но девочки старательно трещали о пустяках, а Ефросиний, возвышаясь в углу, откровенно любовался народом и вздыхал, улыбаясь своим мыслям.

На площадке у фотостудии Миша запрыгал взволнованно, размахивая тощими руками, засуетился, хватая Дашу за рукав и оттаскивая подальше к стене.

— Да ты что? — возмутилась она, вырываясь.

— Кота! — закричал Миша, и девочки поддержали.

— Кота сюда, точно, — пищала Алена.

— Данила, тащи Патрисия! — распоряжалась Настя.

— Ага, — Данила щелкнул замком, загрохотала дверь, — ага, — донеслось из студии, — вы там, ждите. Щас. Патрисий! Подь сюда, мужик!

Даша с недоумением из угла, куда ее втиснули, смотрела, как Алена тонкими лапками приглаживает заплетенные белые косички, а Настя прокашливается и поправляет меховой воротничок на пальто. И Галка, стоит рядом с Ефросинием, смотрит на нее своими темными цыганскими глазами непонятно, но хорошо.

— Так! — прибежав, Данила сунул ей мягкого, удивленного спросонья кота. Патрисий муркнул, обвисая на руках. А в следующее мгновение она, ахнув, взлетела вверх, подхваченная на руки Данилой.

— Закрывай глаза! — приказал он, прижимая ее к себе.

— Закрывай! — наперебой закричали все.

Даша послушно зажмурилась и навострила уши. Покачиваясь на руках, сказала в горячее ухо:

— Я уже так закрывала. Только ты меня вел…

— Дарья, блин, ну помолчи!