Аква Тофана - Сок глазных яблок

После долгого молчания в начале встречи я бы спросила: «Скажите, если я всем расскажу, что вы со мной сделали, мне поверят?». Ваши реакция и слова роли бы не играли. Мои реплики в любой последовательности следующие: «вы сами знаете, что и когда было», «вы так говорите (или молчите), потому что вам понравилось и вы хотите еще», «почему вы молчите? вы что, издеваетесь?!», «вы лжете!», «вы думаете, мне никто не поверит», «вы будете в суде все отрицать и скажете, что я сумасшедшая», «я не знаю, как мне теперь жить, я хочу умереть», «я вам верила, я думала – это игра, я думала, вы меня остановите», «вы знали, что я ничего не смогу доказать!», «вы меня использовали», «почему вы меня не остановили?», «вы лжете, я вам не верю, вы хотите, чтобы я умерла», «вы боитесь, что я расскажу другим, что вы сделали, вы хотите, чтобы я умерла», «вы заставите меня замолчать», «если я не умру сама, вы меня убьете».

Я проходила нейропсихологическое и патопсихологическое исследование несколько раз в одной-единственной частной клинике. Специалисты менялись, их было трое, но вопросы, задания и карточки к ним из года в год оставались те же самые.

Первый раз исследование проводила молоденькая девушка-специалист, у которой реакции на каждую мою реплику легко читались на лице. Внимательно наблюдая за ней, ориентируясь на ее мимику, интонацию и жесты, используя каждый ее уточняющий вопрос как наводку, я пыталась, подолгу думая, дать «самый неправильный» и изощренный ответ. В итоге в заключении она написала что у меня «грубое нарушение мышления», но психиатр в это не поверил и со словами «что она тут написала? я же с тобой нормально общаюсь» отправил меня на повторное исследование к другому клиническому психологу. У меня было время подготовиться, учесть ошибки, из-за которых меня могли заподозрить в переигрывании, и заготовить ответы которые из года в год становились все более достоверными. Этому немало способствовало то, что мой психиатр в течение нескольких лет сам давал мне на перевод научные тексты по шизофрении и прочим расстройствам, я все больше и больше погружалась в эту тему.

Я много читала про нарушения мышления и речи самое простое, что я усвоила – здоровые люди объединяют предметы по основным признакам: живое-неживое, съедобное-несъедобное и т. п.; а «не совсем здоровые» – по второстепенным. К этому нужно добавить побольше всяких соскальзываний, резонерства, разноплановости, ответов в духе «в огороде бузина, в Киеве дядька». В терминах разбираться необязательно, достаточно найти подходящие образцы и уловить принцип, ну и перед самим исследованием устроить себе многодневный недосып, чтобы реально начать тупить или заговариваться. Еще школьницей, увидев в детской энциклопедии по психологии «Аванта+» классический пример про ботинок и карандаш, я пришла в дикий восторг: «Вау, как круто, я тоже так хочу!» Я знала, что у меня получится, нужно только очень-очень постараться. И я старалась, развивая свой творческий потенциал. Позже я училась на переводчика, и нас в институте специально натаскивали на такую камасутру для мозгов, что ни одному психиатру не снилась, причем до этого я закончила полный курс высшей математики, так что для меня в каламбурах нет ничего сверхъестественного, это трудная, но вполне решаемая лингвистическая задачка. До сих пор помню некоторые свои фишечки, которые я долго и старательно придумывала дома, а во время самого исследования выдавала за экспромты. К примеру, чем различаются река и озеро? Нет, можно, конечно, как нормальный человек, ответить по существу, но я говорила: «Река состоит из четырех букв, а озеро – из пяти» или «В реке я плавала, а в озере – нет». Или: кошка и яблоко – что общего? Вместо того, чтобы мычать: «Ну, не знаю… ну, это как флора и фауна, это части природы…» – я после долгого молчания с уверенностью изрекала: «У кошки есть глазное яблоко». Или: петух и стакан – что общего? Вместо того, чтобы рассуждать: «Ну, даже не знаю, что общего-то… ну это… это части живой и неживой природы, над которой поработал человек… как-то окультурил, чтобы в хозяйстве использовать», я отвечала: «Ой, вы знаете, пИтух – это пьяница, человек, который много пьет. А из стакана пьют».

В другом задании показывают карточку, на которой изображены пчела, гвоздь, вентилятор и самолет, и спрашивают, что здесь лишнее. Скажешь «пчела, потому что все остальное неживое» – будешь нормальным человеком с эталонным мозгом хоть в музей, объединишь по второстепенному признаку, выбрав «гвоздь, потому что все остальное издает звук, гудит, жужжит», – напишут в заключении: «своеобразие мышления», но мне этого было мало, только трэш, только хардкор, и я отвечала «Вентилятор, потому что все остальное несет боль разрушение и смерть». На другой карточке изображены очки, рычажные весы, градусник и линейка Выбрав «очки, потому что все остальное – приборы измерения», за сумасшедшую не сойдешь. Я объединяла два предмета, притягивая к ним за уши третий, и говорила что-нибудь типа: «Линейка, потому что она деревянная, а все остальное из стекла» или «Ну, не знаю… наверное, очки или весы… вот у линейки и градусника – деления, а у очков – диоптрии, а у весов – граммы… не знаю, что лишнее».

Противоестественно ли все вышеописанное для мозга? Не больше, чем балет для женских ног. Я чувствовала себя как на сцене. Мне очень нравилось быть в центре внимания, от моих извращенных ответов у клинических психологов загорались глаза, и они судорожно бросались записывать мои слова, строча свои отчеты. Мне не хотелось их разочаровывать, и я им подыгрывала, изображая то больший, то меньший неадекват. Мне действительно было плохо из-за проблем с щитовидкой, о которых я не знала, которые мой психиатр проигнорировал и которые вызывали отдельные неврологические нарушения и колебания настроения, поэтому я могла казаться странной; но за пределами его кабинета я не совершала необъяснимых или неадекватных поступков, у меня никогда не было галлюцинаций и бреда, я хорошо училась, работала и до назначения антипсихотиков какое-то время жила отдельно от родителей. Я все ждала, когда же специалисты поймут, что я просто прикалываюсь. Мне хотелось восхищения, мне хотелось расспросов, как я выделываю мозгами такие кренделя, мне хотелось, чтобы меня пытались «поймать» и «разгадать». И если бы меня уличили в стебе, я бы не стала отпираться, а с чувством, толком и расстановкой, как истинный лингвист, во всем бы их просветила. Но они принимали мой спектакль за чистую монету. А я… я готова была воспроизвести хоть весь учебник по психиатрии, ну разве что кроме эпилепсии и синдрома Туретта. Я и не заметила, как сама поверила в то, что я сумасшедшая.