Эмил Манов - Сын директора

А дни идут. Кончились дожди, точно, как по календарю положено. Начало июня, тепло, можно ходить в рубашке и сандалиях. Я люблю такую погоду. Встаешь, рубашку через голову, потом брюки, ремень на третью дырку — и готов. Воздух на улице легкий и светлый, как роса. С Люлина все время подувает свежий ветерок, и даже гремящие стада грузовиков, автобусов и машин не в силах испортить эту свежесть.

Телогрейки мы давно забросили, по ночам работаем в спецовках из хлопчатки: рубашка и брюки. Шатун надевает их прямо на голое тело — экономит белье, потому что денег ему все время не хватает. В последнее время он что-то страшно разгужевался по женской части. Вечерами приходит на работу невыспавшийся, почерневший, немытый. Похож на ничейного кота, которого гонят со всех дворов. Кореш работает, как бешеный. Не знаю, что его схватывает время от времени, но когда на него найдет такой амок, все начинают злиться, потому что он не дает ни минуты передышки. Только Шеф на него радуется. И особенно Ненов. Здесь и Студент, вообще все мы налицо, кроме бати Апостола. Он что-то болен, лежит дома. Позавчера приходил на работу, но ему стало плохо, он побледнел, покрылся потом, и Шеф велел ему идти домой. Когда я пришел, его уже не было. А вчера явился хозяин, у которого он снимает квартиру, — старик старше него, — и сказал, что врач из поликлиники предписал бате Апостолу лежать две недели и пить лекарства; через две недели его опять осмотрят и скажут, можно ли ему работать. Сердце что-то расшаталось.

— Надо бы скинуться на усиленное питание ему, — говорит Шеф и почесывает круглую стриженную голову. — Без него мы как без рук.

Сказал он это во время передышки между двумя поездами. Сейчас в экспедиции душновато, мы не привыкли здесь отдыхать. Кореш курит, прислонясь к стене, и пускает дым к лампочке. Шатуна нет, наверное, вышел на перрон пить воду, — по ночам он все время пьет, куда только вся эта вода влезает. Студент сидит на полу на упаковочной бумаге, худой, скрестил ноги, как йог, и жует бутерброд — два ломтя хлеба и посередине ломоть колбасы, толще, чем хлеб. Он всегда приносит по три-четыре, бутерброда и в перерывах «подзаправляется». Глаза у него блестят, язык работает без устали.

— Основываем фонд бати Апостола, — объявляет он и ухмыляется. — В целях закупки масла, брынзы, овощей и лимонадной бутылки с водкой. Бутылку доставит Шеф, поскольку в этом случае можно не бояться, что он ее выпьет.

— Никаких бутылок, — говорит Шеф. — С бутылками, похоже, кончено. Врач запретил.

— Тогда лимонадную бутылку с лимонадом.

— Нечего смеяться. — Кореш отделяется от стены и растирает ногой окурок. — Насчет бати Апостола это мы виноваты. Всю весну филонили — то зарплата, то именины, — а он за нас воз тянул.

— Это так, — говорит Шеф, — когда одни филонят, другим из-за них приходится воз тянуть.

— Шеф, а тебе даже полезно, — смеется Студент. — Как насчет килограммов? На сколько похудел за этот месяц?

— А ты не остроумничай, — говорит Шеф. — И тебя частенько было не видать.

— Я с разрешения начальства, по закону. Летняя сессия начинается.

— Закон — законом, — бормочет Шеф, отправляясь к своей комнатке на верхнем этаже, — а я за работу отвечаю. Меня никто не спрашивает, есть в бригаде студенты или нет.

Сегодня он что-то не в настроении — детишки заболели, или с женой поссорился. К тому же в прошлом году он не был в отпуске, и сейчас с нетерпением ждал, когда работы станет поменьше и можно будет поехать отдохнуть.

Студент приканчивает бутерброд, встает и оглядывается в поисках новой жертвы.

— Девушки! — кричит он женщинам, иные из которых годятся ему в матери. — Хотите лимонаду, чтобы прохладиться?

— Хотим… Еще спрашивает!

— Пешо сейчас принесет. Он угощает.

— Почему я?

— Как почему? Через месяц с чем-то Петров день.

Делать нечего. Мы ставим лимонад по очереди, и кажется, на самом деле теперь моя очередь. Отправляюсь в буфет и приволакиваю ящик. За это время явились и Шатун, и помшефа Ненов, но Шатун не может пить: только что чуть ли не всю воду выпил из крана на перроне. Женщины расхватывают бутылки и пытаются подергать меня за уши — по случаю будущих именин. Для нас с Корешем, Студентом и Неновым остаются две бутылки. Кореш выпивает свою долю, Ненов отказывается, потому что пить из бутылки негигиенично, особенно один после другого. Шатун смотрит на него и смеется. Когда Ненов удаляется, он вытирает рукавом остренький нос и говорит:

— Не пойму, что у этого за работа такая. Только и знает шляться туда-сюда.

— У него, как у тебя, — обрывает его Кореш, — Шатун.

— Эге, как у меня, — обижается Шатун. — Я вкалываю, батя.

— И он вкалывает. Тебя на его место не поставишь.

Когда кто-нибудь болтает пустяки, Кореш становится неумолим. Он даже забыл, что угрожал неновской шляпе.

— Мир вам, — изрекает Студент и отправляется к двери. — Пошли грузить видинский, а то завтра в Видине проснутся и не будут знать, что происходит на белом свете и кто получил орден. Шатун, ты когда станешь героем труда?

— Когда твоя бабка дедом станет.

Шатун хочет еще что-то добавить, он разозлился, но Кореш хватает его подмышку и выносит вон.

Женщины смеются. Зорка допивает лимонад и царственным жестом вручает мне бутылку.

— Мерси, Пешо, дай я тебя чмокну, — и прежде чем я успеваю опомниться, она целует меня в щеку под громкий смех женщин.

— Если угостишь еще, могу и замуж за тебя выйти.

— Если только я соглашусь, — говорю. — Откуда это ты взяла, что я хочу на тебе жениться?

Я говорю в шутку, но не совсем, потому что терпеть не могу таких спектаклей. Зорка круто поворачивается и идет к конвейеру. Я ее не останавливаю. Неизвестно почему, она все время находит поводы демонстрировать перед людьми наши отношения, а я этого не выношу. Мне противно смотреть на сопляков, которые ходят по улицам, обняв девушку за шею…

Мы опять летаем от экспедиции к перронам и обратно. Это последний месяц квартала. Печатники торопятся выполнить план. Кроме газет, наших рук ждут тонны журналов. Да еще предстоят две конференции — одна международная, по охране окружающей среды, другая — внутренняя, не то молодежная, не то спортивная, и бумага заваливает нас, как лавина. Кто все это читает? Если бы я вздумал прочесть все эти бумаги, мне и десятка лет не хватило бы. Мы справляемся, но к утру чувствуем себя так, как будто нас кто-то отколотил. И в дневных бригадах не лучше.

Бросаем тридцатикилограммовые пакеты. Студент в вагоне, а когда поезд отправляется, спрыгивает на ходу и тоже кидает. На платформе электрокара остается несколько пакетов. Велика беда, пошлем со следующим поездом по тому же маршруту, но только, когда батя Апостол с нами, такого не случается. Не потому, что он сильнее или ловчее нас, но вот не случается.