Эмил Манов - Сын директора

— Да.

— И отец есть?

— Да.

— А я думал… Я тебя спутал с Корешем, у него, кажется, только мать, вдова.

— Да, верно.

— А кто у тебя отец?

— Директор завода.

Сонное выражение слетает с его лица. Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но ничего не говорит, из горла у него вылетает только «ы-ы-ы».

— Нет, правда? — спрашивает он наконец.

— А что тут такого?

— Ничего, просто удивляешь ты меня, — вздыхает Ненов. — Такого отца имеешь, а ходишь ишачить, как…

— Как кто?

— Э, брось! — машет он. В его жесте — известное презрение и в то же время что-то дружески-доверительно. — Мне бы твои возможности, я бы не торчал там с этими хамами. Да будь я еще помоложе… Позавчера мне пошел тридцать пятый год, поздненько.

— Для чего поздненько-то?

Узнаю, что в свое время он окончил два курса электротехникума, но не доучился. Сманили его обратно в село, в Плевенский округ, дали работу электрика и хорошую зарплату. И там не удержался. Работал несколько лет в Кремиковцах, чтобы получить софийскую прописку, и перешел работать на вокзал. Теперь в свободное время ходит по дачам в Бояне и Драгалевцах, чинит проводку, подрабатывает. А будь он на моем месте…

— Получил бы экономическое образование и пошел бы во внешнюю торговлю. Но поздненько, поздненько…

Он развивает передо мной свои взгляды на жизнь и смотрит на меня с совершенным почтением.

— Бросил бы я все это, — кивает он назад, в ту сторону, где должен находиться вокзал. — Ищу место в каком-нибудь торговом управлении или на большом заводе. Могу заведовать складом, работать заготовителем.

— Закупщиком, — говорю я.

— Да. И работа другая, и зарплата, и среди людей жить будешь… Ты не мог бы спросить отца, а? Может, у него что найдется?

Мне становится смешно. До сегодняшнего утра Ненов почти не замечал меня, в бригаде выделял только батю Апостола и Кореша. А сейчас мы словно поменялись местами, можно подумать, что грузчик — он, а начальник — я. В первый раз встречаю человека, который так изменился бы за две-три минуты. Он поглядывает в окно — подъезжаем к площади Благоева.

— Мне сходить, — говорит он, словно извиняясь. — А ты не забудь спросить. Согласен и на помощника заготовителя. Здесь, сам видишь, никакого будущего.

— Хорошо.

— До свидания, Пешо.

— До свидания.

Трамвай трогается. Вожатая в берете, сдвинутом на затылок, чтобы была видна прическа, потирает курносый нос и по-мужски орудует рычагами управления. Я смотрю на ее некрасивый профиль, некрасивый, но симпатичный, поджатые полные губы, точные движения. Я уверен, что ей, например, было бы наплевать, что я сын директора. А про батю Апостола или Кореша и говорить нечего. И даже про Шатуна, — он бы только, сказал: «Ну ты даешь… твою мать», — просто так, из учтивости, — и тут же забыл бы об этом.

А этот… Надо было сказать, что у меня отец — министр.

Вожатая поворачивается, строго смотрит на меня и сильно крутит правый рычаг.

Без фокусов, младший сержант Клисуров, только без фокусов! Будь мужчиной, если не хочешь получить три наряда вне очереди!

Так говорил мне иногда старшина Караиванов, когда у нас была стрельба по подвижным мишеням. Вообще я стрелял отлично — и из автомата, и из винтовки, и из легкого пулемета. И на тактических учениях с боевыми патронами держался хорошо. Но с подвижными мишенями мне не везло. В первый же раз правую руку будто свело и после этого почти все мои выстрелы шли в воздух, как на свадьбе. Плохо было то, что подвижные мишени вели себя как живые, — то появятся, то исчезнут, то побегут над окопом, точно настоящие солдаты, делающие перебежку. И мои пули летели или низко, или слишком высоко. Сначала старшина считал меня просто растяпой, но потом начал смотреть с подозрением и покрикивать: «Без фокусов, Клисуров! Целься на пядь впереди мишени и ниже… Так!» Так-то так, но стоило мне нажать на спуск, я снова промахивался. И чем дольше старшина стоял у меня за спиной, тем больше я мазал. Становилось просто стыдно перед начальством и перед ребятами.

Семь часов вечера. Я стою в коридоре перед зеркалом и, мысленно общаясь со старшиной Караивановым, отталкиваю Пуха, который лезет под ноги и, конечно, налепит мне шерсти на брюки. В последний раз произвожу осмотр своей внешности. Давно я не выглядел таким франтом. Будто сошел с витрины мужского ателье: костюм шоколадного цвета, белая рубашка, галстук. Пиджак чуть тесноват в плечах, — костюм сшит еще до армии, — но брюки сидят очень хорошо. Я побрился дважды, постарался пригладить темно-русую щетину на голове, насколько мог. Шрам на подбородке меня не портит, даже придает мне известную мужественность.

Не слишком ли парадно я вырядился? Нет, костюм только подчеркнет, что это визит вежливости. Может, купить цветы? Старшина Караиванов сказал бы, что не стоит бросать деньги на ветер — он умел ухаживать за женщинами без помощи цветов, более надежными способами и притом с отличными результатами. Наверное добавил бы, если уж тратить деньги, то лучше съесть порцию зажаренных на решетке потрохов с кувшинчиком красного домашнего вина. Но я, конечно, куплю цветы. Можно и записочку вложить в букет: «Моей вечной, незабываемой…» и так далее. Или еще: «Цветы увянут, но воспоминание в моем сердце навсегда останется свежим…» и прочее. Как в старом школьном альбоме у мамы. А можно и устно сказать что-нибудь подобное, когда буду подносить букет, — интересно, что получится… Стоп! Без глупостей! Без фокусов, младший сержант Клисуров.

Что-то очень уж мне стало весело. Я чувствую, что готов закрутить какую-нибудь историю, от которой потом мне будет стыдно. Всегда так: стоит мне закрутить какую-нибудь историю, как самому же приходится отдуваться. Так, что я теперь стал осторожнее. В казарме, когда Таня перестала мне писать и я узнал, что произошло, то всю ночь проплакал, подушка промокла от слез, а на другой день вечером написал ей письмо в три строки: «Узнал, что выходишь замуж. На твою свадьбу не приду по этическим соображениям. К тому же и «бамбин» не люблю…» Письмо я не послал, а порвал и выбросил в отхожее место, как называл старшина Караиванов во время своих воспитательных бесед уборную… И хорошо, что выбросил, а то стал бы смешным.

Атанаска — Таня. Таня — Атанаска. Привычка — страшное дело. И сейчас стоит мне вспомнить о ней, как чувствую слабость в ногах и мне хочется укрыться с головой, чтобы никого не видеть. Просто остаточный рефлекс… Вчера она мне позвонила. Упрекнула, что не поздравил ее с днем рождения два месяца назад, даже по-дружески отчитала за то, что я совсем ее забыл, и пригласила зайти. Она собирает гостей по случаю окончания летней сессии, выдержала все экзамены. Не оставила меня в покое, пока я не сказал «да».