Доменико Старноне - Фамильный узел

Да, ирония, а порой и сарказм. И нежности быстро сменялись оскорблениями. Если я скажу что-нибудь некстати или не успею вовремя отвести глаза, меня осаживают резким замечанием, и что-то внутри меня бежит прятаться. Что же касается моих достоинств, моих достижений, то Ванда часто давала понять мне, моим детям, помощницам по дому, друзьям, гостям, что я хороший человек, хороший товарищ и что в юности я был очень талантливым. Но она никогда не восхищалась моей работой, моими успехами, а если иногда и упоминала о них со сдержанным одобрением, то только для того, чтобы подчеркнуть, что именно они обеспечили нам некоторый уровень благосостояния.

Однажды, лет пятнадцать назад — это было летом, на отдыхе, мы прогуливались на берегу моря, она вдруг сказала мне не своим обычным тоном, а серьезно:

— Я уже ничего не помню о нас.

Набравшись храбрости, я спросил:

— О нас в какой период?

— С того момента, как мы познакомились, до сегодняшнего дня и до самой моей смерти.

Я не решился возразить, даже не пошутил насчет этого поразительного скачка во времени. На мое счастье, я вдруг заметил в воде что-то блестящее: это была монетка в сто лир. Я достал ее и дал Ванде, чтобы доставить ей удовольствие. Ванда внимательно рассмотрела ее и бросила в море.

Я часто вспоминаю эти ее слова, иногда они не говорят мне ни о чем, иногда обо всем. Мы оба, и я, и она, владеем искусством умолчания. После той давней драмы мы поняли одну вещь: для того чтобы жить вместе, мы должны высказывать друг другу гораздо меньше того, о чем молчим. И это помогло. Когда Ванда что-то говорит или делает, это, как правило, сигнал о том, что она чего-то недоговаривает. А моя привычка все время соглашаться с ней скрывает тот факт, что уже десятки лет не существует ничего, абсолютно ничего, что вызывало бы у нас с ней одинаковые чувства. В 1975 году, во время одной из наших ссор, когда мы были друг с другом откровенны до жестокости, она крикнула мне: так вот зачем ты распилил обручальное кольцо, ты хотел избавиться от меня! А поскольку я, почти безотчетно, кивнул — в тот момент я совершенно не контролировал себя, — Ванда сняла свое кольцо с пальца и отшвырнула его. Золотой ободок ударился о стену, отскочил от плиты, упал на пол и, как живой, убежал под шкаф. Пять лет спустя, когда Ванда решила, что я окончательно вернулся к ней, кольцо снова появилось у нее на пальце. Это означало: я снова чувствую, что связана с тобой, а ты? У этого немого вопроса была какая-то новая, повелительная интонация, он требовал незамедлительного ответа, либо безмолвного, либо оглушительно громкого. Несколько дней я держался, но видел, что она вертит кольцо на пальце и это движение становится все более нервозным. Она демонстрировала свою верность главным образом для того, чтобы прощупать мои намерения. Я пошел к ювелиру и вернулся с кольцом на пальце: на внутренней стороне кольца была выгравирована дата нашего примирения. Она ничего не сказала, я тоже. Но, несмотря на кольцо, я почти сразу — через три месяца — после возвращения домой завел любовницу и продолжал изменять Ванде и в дальнейшем. Это прекратилось только недавно, пару лет назад.

Не могу точно назвать мотивы, по которым я так поступал. Захватывающий ритуал соблазнения, сексуальное любопытство, впечатление (обманчивое), что с каждой новой интрижкой ко мне возвращается утраченный творческий потенциал, — все это, конечно, сыграло определенную роль. Однако есть и другое, менее очевидное, но более точное объяснение: я хотел доказать самому себе, что, восстановив прежние супружеские отношения, вернувшись в семью, снова надев обручальное кольцо, я все же был свободен, меня больше не связывали никакие реальные обязательства.

Однако во всех этих приключениях я никогда не забывал об осторожности. Всякий раз, встретив благосклонную даму, я в удобный момент говорил ей: я хочу тебя, но, чтобы стать и остаться друзьями, давай договоримся: я женат, однажды я уже причинил своей жене и детям безмерные страдания и не потерплю, чтобы они опять страдали; поэтому все, что мы можем дать друг другу, — это удовольствие, но только на короткое время и без огласки. Если тебе это подходит — чудесно, если нет, то нет. И ни одна не прогнала меня. Это было новое, особенное время: по тогдашним взглядам, женщины, и незамужние и замужние, должны были быть так же свободны в своем сексуальном поведении, как и мужчины. Девушки казались себе старомодными, если уступали не сразу, замужние дамы, имевшие детей, считали прелюбодеяние простительным грехом или, проще говоря, страшилкой, которую придумали мужчины, чтобы закабалить женщин. Поэтому они удовлетворяли свое желание, не дожидаясь какой-то там любви, а мое предупреждение выслушивали с улыбкой, словно это был пикантный анекдот. И начиналось новое приключение. Только в очень редких случаях мне казалось, что я теряю голову, и меня охватывал страх, что все повторится снова. Это случалось, когда моя любовница первой говорила: все, хватит. В таких случаях открывалась рана, нанесенная Лидией, и в течение нескольких недель или нескольких месяцев я думал, что не переживу разрыва.

Но я выжил, более того: именно воспоминание о Лидии спасло меня от новых страданий. Меня не погубила любовь к другой женщине, потому что Лидия всегда была со мной. Еще и сейчас мысль о ней вызывает у меня волнение. За все эти годы я постоянно искал возможность встретиться с ней. Я внимательно следил за перипетиями ее жизни. Она еще преподает в университете, но скоро уйдет на пенсию. Пишет статьи в газетах, очень востребована как специалист по экономике, особенно в последние годы, когда повсюду так обострились проблемы безработицы и нищеты. Тридцать лет назад вышла замуж за известного писателя, из тех, кого превозносят при жизни и перестают читать на следующий день после смерти. Их брак оказался удачным. У Лидии трое сыновей, все они уже взрослые, все работают за границей, имеют престижные профессии, очень хорошо зарабатывают. Она прожила счастливую жизнь, и я рад за нее. Когда мы встречаемся — вначале она не хотела видеть меня, я караулил ее у подъезда и незаметно шел за ней, любовался изысканным, как всегда, сочетанием цветов в одежде, легкой походкой, — но с годами смягчилась, и мы стали видеться регулярно, это что-то вроде ежегодного ритуала, который, однако, не превратился для меня в рутину. Наши встречи были и остаются целомудренными. Она много рассказывает о себе. Ее жизнь в итоге оказалась более интересной, чем моя, а в последнее время, когда и у нее радости случаются не так часто, она подолгу, с нежностью рассказывает об успехах сыновей. Ее муж знает о нас, думаю, она даже пересказывает ему мои стариковские жалобы, истории об огорчениях, которые доставляли и продолжают доставлять мне Сандро и Анна. Ванда не знает, что я никогда не терял связи с женщиной, ради которой в свое время, очень давно, оставил ее. Не хочу даже представлять себе, что произойдет, если она вдруг узнает об этом, ведь уже сорок лет при ней нельзя произносить само имя Лидия. Уверен, она стерпела бы, даже если бы ей предъявили список всех моих любовниц, но только не доказательство того, что я вижусь с Лидией, говорю с ней и все еще люблю ее.