Франтишек Ставинога - Солнечный день

Старший, внебрачный, сын Пагачовой, давно уже вставший на путь предательства, неожиданно вернувшись домой, спешит донести фашистам на близких, обрекая их на смерть.

В одном ряду с образом фашистского прихвостня стоят те, у кого он находится на службе, — эсэсовцы, гестаповцы, жандармы, говоря словами Фучика, всякого рода «людишки», омерзительные своей патологической жестокостью, трусостью, эгоизмом. Изображая биттнеров, веберов, курски, махачей и им подобных, во всем их человеческом ничтожестве и обреченности, Ставинога прибегает к сатирической типизации, иронии. Чем отвратительнее выглядят они, тем более величественным предстает перед нами образ советского солдата, в который автор вложил всю любовь и признательность чеха к подвигу советских воинов.

Григорий — центральный персонаж повести, вокруг которого сосредоточено действие произведения. Шаг за шагом, из отдельных эпизодов, постепенно перед читателем вырисовывается судьба Человека. Когда к Григорию возвращается сознание, словно кадры в фильме, проходит перед ним вся его недолгая жизнь: Москва, учеба в консерватории, будущее музыканта… бои, плен, побег из концлагеря, поиски партизан, гибель товарища — советского солдата Дмитрия Михайловича Яшина по прозвищу Митя Сибиряк.

Поставив своего героя в экстремальную ситуацию, Ставинога выдвигает важную нравственную проблему, сформулированную в названии повести: поведение человека в ответственные, решающие минуты жизни. Люди, подобные Григорию, утверждает писатель, умеют не только достойно жить, но, если понадобится, и достойно умереть (не случайно таким контрастом последним минутам жизни Григория, его героической смерти, звучит сцена самоубийства гестаповца Биттнера). Воспевая величие человеческого характера, писатель прославил мужество и стойкость антифашистов, подвиг воина-освободителя.

Ф. Ставинога назвал свое произведение «балладной прозой». Действительно, величественный и исторически конкретный подвиг русского воина, воспетый чешским писателем, обретает еще и надвременное значение, ибо во все времена славились воины-освободители, во все эпохи были в почете герои, отдавшие свою жизнь за свободу и правду. Именно теперь, когда с дистанции времени все отчетливее вырисовываются масштабы подвига антифашистов, об их жизни и борьбе складываются баллады, легенды. Не случайно один из своих лучших рассказов (сборник «Фигурки из угольной пыли»), повествующий о таком человеке, Франтишек Ставинога именует «легендой» («Легенда о шахтерском Геркулесе»). История дядюшки Ондржея органически вписывается в широкую панораму истории чешского народа. Это рассказ о «славной жизни и мужественной смерти» человека, прошедшего суровую школу жизни в период буржуазной республики и второй мировой войны. Кем бы ни был дядюшка Ондржей — помощником пекаря, кузнеца, цирковым актером, шахтером-забойщиком, — он никогда не мирился с несправедливостью, всегда давал отпор угнетателям. В годы войны член нелегальной партийной организации, он активно участвует в борьбе с фашизмом и умирает как герой.

О встрече с партизанами, о романтических подвигах мечтает Мартин из повести «Как надо умирать»; стать защитником свободы мечтает и четырнадцатилетний Либор из рассказа «Солнечный день» (сборник «Не любить — наказуемо»). Выданные тайным агентом гестапо, мальчик и его мать погибают. Рассказ построен на контрасте: мрачное, жестокое время фашистской оккупации — и светлая, солнечная атмосфера послевоенной действительности. Светлым, пронизанным солнцем днем остаются в жизни героя-рассказчика, отца мальчика, его воспоминания о погибших — жене Элишке и сынишке Либоре.

Оптимистическое начало, вера в торжество правды звучат в произведениях Ф. Ставиноги даже тогда, когда речь идет о трагедии, об утрате самых близких, о смерти. Этот оптимизм исторически оправдан, и проистекает он из безграничной веры писателя в торжество справедливости, в духовную стойкость человека. Свойственный литературе сегодняшней Чехословакии, этот оптимизм определяет творчество писателей всех поколений — от совсем молодых, только вступающих в литературу, до признанных мастеров слова.

Франтишек Ставинога — в расцвете творческих сил, и надо думать, он еще не раз порадует своих читателей новыми книгами.

А. Машкова

Перевод В. Петровой

Редактор Л. Новогрудская

© František Stavinoha, 1968, 1975, 1976, 1981

Окно моей спальни обращено на восток. И хотя на нем закреплено тяжелое проржавевшее жалюзи, летом я никогда не опускаю его на ночь. Фундамент моего дома достаточно высок, и прохожие с шоссе не могут ко мне заглянуть.

А я не представляю себе более прекрасного пробуждения, чем пробуждение от лучей восходящего солнца.

Шестьдесят — это годы, когда человек способен утешаться даже малыми житейскими радостями, которых лет двадцать назад он и не замечал. Насладиться этим в полной мере мешает лишь сожаление, что подобная философия приходит, когда ты уже достиг определенного возраста.

Однажды (как давно это было!) я все-таки осознал неизбежность собственной смерти, и это меня тогда потрясло.

В зрелом возрасте я стал понимать, что в нужный момент природа начинает готовить человека к уходу из жизни и если человек умирает от старости, то покидает мир без сожаления. Были моменты, когда я умер бы не колеблясь, когда сто раз, так ни на что и не решившись, я испытывал свою душу и руки, стараясь убедиться, хватит ли у меня сил, чтобы свести счеты с собственной жизнью. Я и поныне не уверен, что тогдашние мысли достойны осуждения.

Были минуты, которых я стыжусь гораздо больше.

Сейчас, когда по прежней моей теории природе пора бы начинать исподволь готовить меня к мысли о скромных похоронах под звуки духового оркестра пожарников и при участии моих бывших учеников (если, конечно, кто-то из них все-таки явится), подобная картина представляется мне достаточно комичной. Моя воспитанница Ирена будет плестись за гробом, притворно хлюпая носом, а после похорон они с мужем, удачливым журналистом из Брно, поспешат перестроить мой домик и превратят его в очаровательную дачу. Мою красивую старинную мебель сожгут во дворе, стены размалюют крикливыми зигзагами, а на месте маленькой цветущей альпийской горки соорудят зловонный гараж.

На их плохо скрываемые планы я пока еще в силах ответить словами моего бывшего ученика Бржетислава Плетихи, который с истинным наслаждением шокировал меня чудовищным винегретом из прописных школьных истин: «Того, бог даст, не будет, чтобы чешский король, на погруженное в воду тело которого действует выталкивающая сила, равнялся квадрату гипотенузы!»