Франтишек Ставинога - Солнечный день

Маленькая монахиня — сестра милосердия — пришла за Элишкой, ласково кивая головой в огромном белом чепце. Я сунул в ее крохотную ручку букет цветов, предназначенный для Элишки, и вежливо откланялся Элишкиным родителям.

Я уходил разочарованный. После первой, двухнедельной разлуки с Элишкой я радовался, предвкушая эту встречу. В отсутствие Элишки я почти уверовал в существование ее чувства ко мне, пусть даже по неизвестным причинам глубоко от меня сокрытого. Позабыл и об ощущении собственной неполноценности. Моя первоначальная влюбленность быстро сменилась страстью, становившейся с каждым днем все болезненней.

Эти две недели я был просто неспособен думать о чем-либо ином, кроме Элишки, а нашел ее обуреваемой нежностью к маленькому индейчику. Окажись она на Чукотке, и то не была бы более далекой от меня.

В ресторане отеля «Синяя звезда» в маленьком зальце меня ожидали коллеги. Обязательное, стандартно радостное торжество по случаю рождения продолжателя рода при таких обстоятельствах обернулось для меня отчаянной возможностью напиться. Как человек неопытный в пьянстве, я во время застолья пил все, что попадало под руку, и отведал — сверх того — безобразного пойла доктора Медека. Он постоянно носил его с собой в плоской карманной фляге.

На следующий день я проснулся в полдень в гостиничном номере, весь перемазанный рвотой, во рту мерзкий вкус, будто я отужинал содержимым выгребной ямы и запил это серной кислотой.

Переживание было столь впечатляющим, что с того дня я не притрагиваюсь к алкоголю.

Через десять дней Элишку выписали из родильного дома. К этому времени сияющая от счастья пани Пшеворова навела в нашей квартире сверкающую чистоту. В углу спальни появилась кроватка, сохранившаяся с Элишкиного младенчества, готовая теперь принять нашего с ней сына.

Через полгода маленький краснокожий старичок превратился в здорового, вечно орущего младенца. Вскоре в своей обычной сдержанной манере Элишка дала мне понять, что моя роль в ее спальне окончена.

Не могу сказать, что факт отлучения от ложа был мне так уж неприятен. Я настолько жаждал Элишку, что готов был жить рядом с ней в пожизненном целибате, ценой одной лишь уверенности, что она меня любит.

Без этой уверенности тоже.

Моя страстная влюбленность никак не сказалась на Элишкином отношении ко мне. Она все так же смотрела своими влажными зелеными глазами куда-то сквозь меня и тем не менее стала иной. Перемену совершил Либор. Тот факт, что Элишка — обыкновенное человеческое создание со всеми положенными ему нормальными эмоциями, очень и очень обнадеживал меня. Я искал путей к Элишке через нашего сына.

Это оказалось не таким уж трудным, когда Либор из грудничка превратился в неуклюжего ползунка. Я полагался на тайную мечту всех матерей иметь необыкновенно здоровенького ребенка с исключительным интеллектом. По опыту общения с матерями своих учеников я пришел к выводу, что каждая родительница подвержена idée fixe, будто ее дитя шутя станет перескакивать через два класса и, получив специальное разрешение, сдаст экзамены на аттестат зрелости, намного опередив своих сверстников.

Однако у меня не было никакого опыта общения с детьми дошкольного возраста, а что касается педиатрии, то в этой области я сведущ еще меньше. Я взялся лепить вундеркинда, как говорится, не зная броду, на свой страх и риск.

Но сначала я изображал потребность в отцовских радостях и могу сказать, это мне удавалось. Я подбрасывал мальчонку высоко вверх, делал с ним достаточно сложные и, пожалуй, даже рискованные упражнения, чтобы он свыкся с различными положениями в пространстве. Разрешал до одурения прыгать на моем животе, пока наконец моя брюшная мускулатура не стала тренированной, словно у боксера на ринге.

В три года малыш вполне прилично повторял, как попугай, английские идиомы, ездил на детском велосипеде, похудел и поздоровел. Он стал изумительно походить на свою мать крупным лицом, его замечательно правильными чертами, и по-мальчишески неуклюжими, но такими же спокойными движениями. В пять лет он уже знал все то, чему учат первоклашек.

В школе Либор быстро осознал свою исключительность.

Нельзя не любить ребенка, какими бы нездоровыми ни были взаимоотношения в семье. Со временем я полюбил Либора уравновешенной отцовской любовью, но моя страсть к Элишке не убывала ни на йоту.

Сомнительность моих педагогических опытов с Либором обнаружилась лишь в средней школе. Я перегрузил его, обкормил знаниями. Забыл или, лучше сказать, вовсе не знал, что десятилетний ребенок, даже если его умственное развитие соответствует уровню взрослого человека, по состоянию своей души все равно остается ребенком. В первом и во втором классах гимназии поведение его было еще терпимым. В третьем он стал считать посещение гимназии чем-то для себя вредным и абсолютно излишним. Стоял сорок третий год, и мир вокруг Либора был болен и безумен.

Европа стала подобна Риму времен Диоклетиана [3] Диоклетиан (243 — между 313 и 316) — римский император. В 303—304 гг. предпринял гонения на христиан. . Так в духе своего классического образования я квалифицировал раковую опухоль, поразившую мир. Под гнетом своей с Элишкой семейной жизни я вовсе не замечал стремительного бега событий, которые нас ко многому обязывали.

Я давал своим ученикам учить стихи

и оплакивал смерть Масарика [4] Масарик, Томаш Гаррик (1850—1937) — первый президент Чехословакии (1918—1935). только потому, что о нем плакали другие, впрочем, этот мудрый старый господин был мне тогда еще симпатичен.

Я не был мобилизован и не мог прочувствовать оскорбительной горечи разоруженных солдат, жестокости бескровного поражения, тяжело переживаемого народом. Чужие солдаты стучат коваными башмаками по площади нашего городка, а я даю Либору уроки латинского и не замечаю того, что мысли мальчика витают где-то далеко и он совсем не вслушивается в мои слова. Осуждать войну и слать проклятья извергам я считал уделом героев, но сам был не их десятка. Не был я и циником. Я был самым заурядным человеком в границах его возможностей.

Я рос во времена первой мировой войны и стал очевидцем того, что все забывается. Теперь у меня появилось то, что принято называть опытом. Теперь я знаю: нет, забыть невозможно, если память о преступлениях до сих пор живет в жертвах и их палачах.

Летом сорок второго Либор при достаточно драматических обстоятельствах познакомился с Бруно Витковским.

Был первый солнечный день после затяжных ливней. Мы, все втроем, отправились к плотине, просто так, без всякого намерения искупаться.