Франтишек Ставинога - Солнечный день

Как-то вскользь я пожаловался, и мне предложили оформить стипендию.

В словаре слово «стипендия» объясняется как денежная помощь, назначаемая обществом. В моей ситуации это было равноценно прекрасной сказке про двенадцать месяцев, посвященной исключительно писательскому труду.

Но денежная поддержка, которую я получил благодаря моей предыдущей общественно полезной деятельности, не смогла принудить меня хоть немного изменить собственную манеру работать. Время бежало, а я не только не знал, как закончить свой поддерживаемый обществом литературный труд, но, что главное, как приступить к нему. Имея за душой нуль без палочки, я уселся за книгу, которую под впечатлением неких социально-политических событий вынашивал несколько лет, но все как-то не отваживался изложить на бумаге. Кроме того, я довольно плохо представлял себе, насколько мне, ставшему неврастеником в результате десяти месяцев постоянного недосыпа, такая стипендия поможет войти в норму, ведь, что касается литературного творчества, я автор весьма недисциплинированный и спонтанный.

О чем буду писать, я представлял себе весьма туманно, как бывает, вероятно, глубокой осенью на набережной Темзы. Правда, время от времени в моей голове — обычно это случалось перед сном — мелькали очень четкие, более того, объемные картины и даже отдельные кадры, включающие острейшие диалоги. Однако вдруг ни с того ни с сего лента обрывалась, начиналась другая, не менее четкая и блистательная, но, увы, не имеющая никакой связи с предыдущей. Все это немного напоминало сумбур в голове у человека, идущего из кино, где он, уснув во время фильма, пробуждался ото сна, только когда жена будила его, потому что он слишком громко храпит…

Твое собственное творчество ставит перед тобой сверхзадачу придать подобным сомнамбулическим видениям возможно более четкие формы и строй в соответствии с законами избранного тобой жанра. Короче, превратить их в захватывающее повествование, от которого придут в восторг читатели и критика, а издательства завалят просьбами отдавать последующие рукописи им, и только им.

Но моя манера писать подобна эпилептическому припадку, и невозможно предвидеть заранее, во что это выльется. Одним из самых острых камней преткновения у подобной творческой манеры является факт, что автор не может знать всех сфер приложения человеческой деятельности. Со временем я создал сеть профессиональных советчиков, и для меня было бы идеальным знать наперед, из какой области мне понадобится совет. Но моей работе, естественно, чужд какой бы то ни было осознанный футуризм. И вот возникла все-таки ситуация, когда бег моей истории застопорился и зашел в тупик из-за моей полной неосведомленности о некоем лекарстве, содержащем ядовитые вещества.

Самое простое было закрыть пишущую машинку клеенкой и пойти выяснить к пану аптекарю. Он знает, чем я занимаюсь, и к моим странным вопросам относится терпимо, охотно на них отвечая.

Короткая разведка показала, что мой знакомец фармацевт уехал в отпуск в Югославию, к Адриатическому морю, и вернется только через две недели.

Две недели — четырнадцать дней — для стипендиата равняются четырнадцати тысячам световых лет.

Я обратился к его коллеге и, как принято выражаться в литературе, потерпел полное фиаско.

Сей верный хранитель фармацевтических тайн, увидав в моих руках упаковку, раздраженно заявил, что это дефицит и его изготовление в домашних условиях категорически запрещено. Мне не оставалось ничего иного, как бесславно ретироваться.

Теперь я был выспавшимся, материально поддержанным, то есть обеспеченным стипендией, но работа двигалась как-то не слишком. Поддержка общества душила меня, как гаррота [31] Гаррота — обруч, стягиваемый винтом, — средневековое орудие пытки и смертной казни в Испании и Португалии. . Слишком долго меня кормил каждодневный труд за определенную мзду, чтобы я мог так сразу отучиться изо дня в день, вынь да положь, выдавать на-гора свою долю работы. Если я этого не делал, то в душе полагал, что пробездельничал день за счет государства.

Итак, я отсиживался за письменным столом у пишущей машинки, гонял в голове исключительно яркие, хотя и бессвязные, обрывки событий, с треском вырывал из машинки лист за листом, подкладывал под себя измятую бумагу, вскакивал и бежал прогуляться просто так или придумав какую-то цель — словом, со мной происходило все то, что случается обычно с абсолютно исчерпавшим себя литератором. Не последнее место занимал во мне страх, как бы в эту гнетущую ситуацию не вклинился какой-нибудь значительный юбилей, который вдохновил бы тетушку из Червеного Костельца нанести нам небольшой, эдак двух-трехнедельный, визитец. Спать она могла единственно в той комнате, где находился не только мой письменный стол, но и телевизор, а тетушка способна пялиться на экран от начала и до самого конца всех передач.

На целевых прогулках мне не приходило в голову ничего, кроме тетралогического подозрения:

1. Меня постиг творческий кризис, которого я так опасался.

2. Ни с того ни с сего я необратимо спятил.

3. Я никогда не должен был садиться за письменный стол и помышлять о литературном творчестве.

4. Все еще может наладиться, если я навсегда откажусь от своих литературных амбиций, учитывая пользу, которую это решение принесет чешской словесности, издательствам и редакторам.

В подобных сознательных рассуждениях протекало мое стипендиатское время. Точнее, оно ниспадало каскадами. Кроме того, меня преследовала навязчивая идея, будто я, поддержанный пособием, обязан сдать книгу до окончания стипендиатского срока, хотя о такого рода обязательствах мне никто не намекнул ни словечком.

Результат был прямо пропорционален качеству работы. Я сдал роман, который законам этого жанра соответствовал лишь иногда, как лишь иногда корень мандрагоры бывает похож на тело человека. И, естественно, сей факт критика не оставила без внимания.

Этот ляп я мог объяснить не иначе, нежели пунктом вторым приведенной выше тетралогии.

Мы обладали таким множеством «живого огня», что легко могли впасть в пироманию. Наша Малышка явно преуспевала. Более того, учась в первом классе, она притащила запись в дневнике о том, что «подбрасывала лапшу из супа на высоту двух метров».

Я не мог понять, как учительнице удалось с такой точностью это определить, но за такое сообщение готов был расцеловать ее: значит, наше дитя перестало быть кашляющей тихоней, патологически привязанной к родителям. Малышка преуспевала так стремительно, что во время очередного набега на чужие владения сломала ногу. Я был чрезвычайно горд, что мой ребенок способен нанести себе увечье, явно свидетельствующее о его жизнеспособности. Я достал забытую спортивную коляску, укутал Малышку в одеяло вместе с загипсованной ножкой, победоносно демонстрирующей ее активность, и принялся возить дочку по улочкам Долины Сусликов.