Франтишек Ставинога - Солнечный день

Так погиб Дмитрий Михайлович Яшин, рядовой Красной Армии, по прозванию Митя Сибиряк. Сын тайги, отличный солдат и хороший человек.

О смерти Мити Сибиряка и думал Гриша, зарывшись в полусгнившую солому, хотя после ухода старика дал себе слово вспоминать только о хорошем. Сонливость прошла. Он чувствовал, что у него сильный жар — в голове шумело, начало колоть в груди, и кашель мешал заснуть. Вероятно, мгновениями он терял сознание, хотя и старался с этим бороться. Заставлял себя вспоминать о маме, тете Дуняше, отчиме Владимире Осиповиче, о консерватории, Усачевке, о Москве…

Но все время возвращалась назойливая мысль: хороших, честных людей, таких, как этот вот старик, много, но часто верх берет зло, безумное и бессмысленно жестокое. И самое жестокое — смерть Мити Сибиряка, это больнее всего, и ничего уже не изменить… Гриша просто не мог представить, что мертв его единственный друг, настоящий друг, перед этой, проверенной войной, дружбой меркло все остальное в Гришиной короткой жизни. Думать об этом Гриша не мог и поэтому перестал сопротивляться душному мороку, заволакивавшему сознание.

Только теперь, когда все было кончено, ефрейтор Ганс Иоахим Вебер почувствовал внезапную слабость. Поднял стул, машинально поставил его рядом с другим, для чего-то вытер сиденье рукой и, тяжело дыша, уселся. Он настороженно прислушивался. Автомат положил на колени: постепенно он начал воспринимать не только опасность, но подробности окружающего. Над ящиком с опилками согнулся вахмистр Махач — его тяжело рвало.

Вахмистр Махач чувствовал себя, бывало, героем, когда разгонял голодных жен бастующих стеклодувов. Да, в этом он знал толк. Но от реальной опасности ему становилось дурно. При виде блюющего вахмистра ефрейтор Вебер почувствовал бурный прилив расового превосходства. Усилием воли унял дрожь в коленях и сказал тоном старого вояки:

— Na, mein Lieber, was heißt dieses Abenteuer? [42] Ну, мой дорогой, что все это значит? (нем.)

Все еще согнувшись над ящиком, вахмистр вылупил на него слезящиеся, непонимающие глаза; тогда Вебер спросил на ломаном чешском языке:

— Што сначит эта польшефистская кулянка стесь?

Казалось, вахмистр Махач не понимает даже родного языка, хотя за бутылкой самогонки и по-немецки говорил отлично.

Вебер потерял терпение. Отвергнув язык недочеловеков, блюющих, заслышав пальбу, он заорал по-немецки:

— Докладывайте! Как он сюда попал? Один? Сколько их здесь? Говорите! Что ему было надо? Давно завели с ним шашни? Отвечайте немедленно! Иначе петля или отправка в концлагерь в вагоне для скота!

Пулеметную очередь немецких слов бедняга вахмистр сумел понять весьма приблизительно. В мозгу у него немного прояснилось, только он никак не мог отделаться от навязчивой идеи перевести слово «Viehwagen», застрявшее у него в голове. Правильно растолковать именно это казалось ему жизненно важным. И вдруг его осенило:

— «Viehwagen» — это же вагон для скота, — изрек он все еще с нелепо вытаращенными глазами.

— Ja, gut [43] Ну вот, правильно (нем.) . . — Вебер был доволен. — В вагоне для скота в концлагерь. А что такое Konzentrationslager, объяснять не надо? Na, also [44] Итак?.. …

Вахмистр Махач начал интенсивно соображать. И хотя это удалось не сразу, он довольно быстро смекнул, что речь идет о его жизни. Если признаться, что русских было двое, ему крышка. Немец вызовет гестапо. А уж гестапо никто на свете не убедит, что он не в сговоре с партизанами. Ведь застали-то вместе с одним из них. Он, правда, убит. Вон, лежит на полу, и даже крови немного, хотя немец дал по нему целую очередь. А второй бог знает где. Будь он тут, услышал бы очередь из автомата и подоспел бы на помощь товарищу. Может, и его убили… Да нет, идиот разводящий был без оружия… Удрал, а русский за ним, неизвестно куда… он уже не вернется… Этот, на полу, убит, а мертвые молчат. Может, все трое уже убиты. Оба русских и разводящий… Нет, не годится, их могут найти, и все всплывет наружу. Черта с два всплывет! Покойники молчат. С другой стороны, почему бы вдруг оба они умерли одновременно? Разводящий дурак, но силен, как горилла. А второй русский — худенький парнишка. Может, разводящий придушил его голыми руками… Хотя русский был вооружен. Пистолет. Его, вахмистра Махача, пистолет. Парнишка подхватил его на бегу с пола. Вахмистр видел, как он поспешно вытряхивал его из кобуры. А что, если русский вернется, или разводящий, или оба… один под конвоем другого… Ерунда. Тогда бы они уже были здесь. Они-то были бы здесь, а я в дерьме. Да, дельце дерьмовое. Решено, про второго русского говорить нельзя. Что бы с ним ни случилось, да и с этим олухом разводящим. Немец вызовет гестапо, убитого увезут, я подпишу протокол, и конец. Надо молчать…

Вахмистр Махач изо всех сил старался смотреть не на дверь, а в глаза немецкого начальства.

— Он был один, — сказал вахмистр. — Один как перст. Просил хлеба и оружие. Не стрелял. Вы ведь знаете, что он не стрелял. Наверное, патронов не было.

Вахмистр посмотрел на автомат убитого. Русский, крупный, сильный человек, лежал лицом к полу, его рука с нестрижеными ногтями в последнем усилии сжимала приклад автомата.

Ефрейтор Вебер нагнулся и осторожно, словно мертвый был еще опасен, освободил из его рук автомат. Привычным движением проверил обойму.

— Nichts, — сказал он. — Gar nichts [45] Ничего. Совсем ничего (нем.) . . — И испытующе посмотрел на вахмистра.

— Один он был, и автомат незаряженный, — усердно подтвердил вахмистр Махач. — Потому и не стрелял. Один. Голодный, с пустой обоймой. Иначе меня бы уже не было в живых, да и вас, может, тоже. Вломился сюда: «Руки вверх! Давай хлеба! Давай оружие! Давай-давай!» А тут и вы подоспели.

Вахмистр Махач чуть было не добавил «чего мне врать-то», да вовремя опомнился. Зачем выдавать свои тайные мысли. К нему уже вернулась его былая смекалка!

— Na, gut, — сказал ефрейтор Вебер. — Давайте звонить в гестапо.

Именно этого-то вахмистру Махачу и не хотелось. Он хоть и служил жандармским вахмистром — служба есть служба, — старался как можно меньше лезть на рожон и не поставлять человеческий материал такому учреждению, как гестапо. До войны Цирил Махач был ярым патриотом за кружкой пива, вполне искренне возмущался Мюнхенским соглашением [46] Мюнхенское соглашение 1938 года о расчленении Чехословакии, подписанное главами правительств Великобритании, Франции, фашистской Германии и фашистской Италии, было заключено в обстановке неприкрытого военного и политического давления на Чехословакию со стороны фашистской Германии. Мюнхенское соглашение стало важной вехой в подготовке второй мировой войны. и заверял приходского священника, чешский народ, мол, не погибнет. Сам он для этого палец о палец не ударил и не считал своей заботой. Служба у оккупантов тоже была службой, и платили они неплохо. И Махач старался действовать в соответствии со своим пониманием дела. Он знал, что такое гестапо. От этого страшного слова в связи с его собственной персоной, да еще сказанного немецким ефрейтором, по-хозяйски усевшимся в его караулке, по спине у вахмистра пробежал морозец. А он-то надеялся, что, умолчав о втором русском, вообще избежит вызова в гестапо.