Франтишек Ставинога - Солнечный день

— Ничего мне от вас не надо, — отвечал старику сын. — Скоро мне семнадцать, сам себя прокормлю.

И пошел в дорожные рабочие. Скудного заработка едва хватало, чтобы утолить его ненасытный аппетит. Мечта о свежей ливерной колбасе и куске свинины, которые он мог бы приносить с бойни, рассеялась как дым.

Но папаша Гайда не успокоился. Он добился для своего первенца места в сельской жандармерии. В предпоследний год войны это был не лучший выход, но старому Гайде все труднее становилось прокормить свое босоногое потомство, а только это и занимало все его помыслы.

В отличие от отца молодой Гайда не мог похвастаться трудолюбием. Дорожные работы не очень-то пришлись ему по нраву. Место разводящего, которое с помощью вахмистра Махача устроил отец, он принял с благодарностью, ведь, помимо прочих выгод, он избавился от тотальной трудовой мобилизации. Мундир жандарма внушил молодому Гайде уверенность в себе. А жалованье позволило ему жениться на Ганче Секировой, дочери довольно состоятельного крестьянина, девице столь же тупой, как и он, хотя и более решительного характера. Он снял маленькую квартирку в общинном доме и жил спокойно до тех пор, пока в горах на границе между Моравией и Словакией не загремели партизанские выстрелы. Когда приходилось идти в патруль, разводящий испытывал приступы смертельного страха. У него в голове не укладывалось, как можно оставить уютный дом и податься в суровые зимние горы, чтобы воевать против немцев, которые лично ему ничего плохого не сделали. Во время ночных дежурств в караулке, когда они с вахмистром Махачем коротали время за картами, он не мог сосредоточиться на игре. То и дело он вспоминал донесения о налетах партизан на жандармские участки. Вахмистр Махач, завзятый картежник, честил его за это дураком и скотиной. Служба начала приедаться молодому Гайде. После дежурств он бежал в жаркие объятия своей Ганчи, под теплую перину, и сетовал на свою разнесчастную судьбу.

— Не бойся, Яничек, я тебя в обиду не дам, — утешала его довольная Ганча, гладила своего Яничека по волосатой груди и блаженно засыпала.

В тот вечер, когда Гриша с Митей ввалились в караулку, Гайде было особенно муторно. Дорогой на дежурство он, хотя еще не совсем стемнело, шарахался от теней под заборами и случайных прохожих. Зашел за вахмистром Махачем — в обществе начальства Гайда чувствовал себя увереннее. От матери Гайда унаследовал не только могучую фигуру и болезненную трусость, но и какую-то странную способность предчувствовать неприятности. Мать называла это «грызь в кишках», а проявлялась она «медвежьей болезнью». Свой недуг Гайда тщательно скрывал от вахмистра. В крайнем случае сваливал все на кислое молоко.

В тот вечер больше обыкновенного злился Махач по причине частых отлучек разводящего от карт и ругал его почем зря.

Когда в дверях караулки появился Митя Сибиряк с автоматом в руках, сбылись самые мрачные предчувствия разводящего. Он мгновенно подчинился приказанию русского, поднял обе руки вверх и одновременно вскочил со стула. Русский наметанным глазом оценивал ситуацию. У Гайды мелькнула нелепая мысль: услышит ли он еще грохот автомата, когда русский нажмет на спуск?

Вахмистр Махач такой живости не проявил. Руки он поднял тоже очень быстро, но, парализованный шоком, остался сидеть. Встал он лишь по приказу Мити — тот молча перевел на него дуло автомата. Тогда Махач встал столь поспешно, что перевернул стул.

Гайда вовсе не хотел дотянуться до пистолета, который упал вместе со стулом. Этого не сделал бы даже более опытный и храбрый боец. Гайда в ту минуту вообще ничего не хотел. Просто в помутившемся от страха разуме мелькнула нелепая мысль — поднять стул.

Митя Сибиряк шагнул в сторону, заняв более удобную позицию, из-за его спины показался Гриша. Но Гайда не заметил второго русского. Его обуял страх и навязчивая идея — поднять стул. И тут он получил мощный удар в зад, который отбросил его к двери, то есть в самом желанном для него направлении, что он необычайно быстро использовал. Об автомате русского он вообще не думал. Страх подстегнул его, напружинил мышцы и подготовил к отчаянному броску за пределы опасности.

По пути он налетел на второго русского, но не сообразил и этого. И побежал, не размышляя, прямо, а не вправо по коридору, к выходу. Гайда мчался по прямой, пока не уперся в деревянную лестницу, ведущую на чердак, одним махом взлетел на четвертую ступеньку и, задыхаясь, уцепился за перила. Потом он услышал шаги — кто-то пробежал к выходу, остановился и тотчас повернул обратно — но не к караулке, а к лестнице.

Душевное состояние Гайды было близко к тому, когда он, ошалев от страха, калечил на бойне скотину. Спотыкаясь, он одолел еще несколько ступенек и, добравшись до чердака, начал лихорадочно шарить в хламе в поисках какой-нибудь палки, которой он мог бы обороняться. Нащупал топорище от большого топора, каким пользуются лесорубы, крепко сжал его и, напрягая зрение, стал ждать того, под чьими шагами уже скрипели ступеньки. В полутьме чердака — через слуховое окошко проникал лунный свет — он увидел неясные очертания головы, поднял топорище и ударил.

В этот момент внизу грохнула автоматная очередь, но Гайда уже ничего не осознавал. В лихорадочной спешке он обхватил чье-то безжизненное тело и, движимый одним только страхом перед последствиями своего злодеяния, стащил его под лестницу, в небольшой погребок, прикрытый деревянной крышкой. Летом они с вахмистром держали там пиво. Сбросив тело в яму, он опустил крышку на его ноги, торчавшие из подпола. Потом вышел через дверь в западной стороне дома, которая запиралась лишь деревянной щеколдой изнутри.

Морозной ночью помчался Гайда домой, к своей Ганче, под теплую перину. Только там он чувствовал себя в безопасности.

— Не бойся, Яничек, я тебя в обиду не дам! — утешила сонная Ганча своего Яничека. Она и не слушала вовсе, что он там ей, всхлипывая, рассказывает… Зевнула во весь рот и снова уснула.

Гриша очнулся с ощущением, что ему очень худо. Не сразу в кромешной тьме определил он свое положение в пространстве. С трудом выкарабкался из погреба и, держась за стены, попытался сделать несколько шагов. Споткнулся обо что-то, зазвеневшее на бетонном полу. Нагнулся и поднял эту вещь: пистолет, оружие… Холодный металл разом вернул ему память обо всем происшедшем. Он гнался за кем-то с пистолетом, тот его оглушил… Митя… жандармы…

С пистолетом в руке Гриша крался вдоль стены. Сотрясение мозга вызывало тошноту, но желудок был пуст. В приступе дурноты Гриша наклонился, стараясь глубоко дышать. Ощупью добрел до конца коридора и увидел слабый проблеск света, пробивавшийся из-за плохо подогнанных дверей караулки. Там — Митя, внезапно вспомнил он. Взялся за ручку — дверь не поддавалась. Это вахмистр Махач сидел взаперти.