Виктор Устьянцев - Премьера

Заворонский, окинув взглядом мужскую часть своей делегации, запротестовал:

— Ну что вы! Мы искренне благодарны вам именно за возможность жить на корабле!

Грибоедов согласно и, похоже, удовлетворенно кивнул и, повернувшись к Антонине Владимировне, сказал:

— А что касается вас… — Он нажал клавишу на панели селектора, и тотчас кто-то ответил искаженным голосом в зарешеченном динамике панели.

— Слушаю, товарищ капитан первого ранга!

— Мария Афанасьевна прибыла?

— Так точно! Минуты полторы назад.

— Просите.

И не успел Грибоедов отключиться от панели, как тихо приоткрылась боковая, оклеенная пленкой «под дуб», легкая, наверное, из прессованной фанеры дверь, которую Антонина Владимировна до этого и не заметила, и в кабинет вошла дородная женщина с тяжелой хозяйственной сумкой в одной руке и не до конца сунутым в цветастый чехол складным зонтиком в другой. Грибоедов вышел из-за стола, взял ее под руку и представил:

— Председатель женсовета гарнизона Мария Афанасьевна Полубоярова.

Женщина, окинув всех быстрым взглядом, неумело поклонилась и, прислонив зонтик к массивному стальному сейфу, тоже окрашенному «под дуб», присела на краешек стула в конце приставного совещательного стола и тихо сказала колоратурным грудным голосом:

— Здравствуйте. Мы вас ждали. — И, еще раз бегло окинув всех взглядом, задержалась на Грибановой: — Если вы, Антонина Владимировна, не будете возражать, то я заберу вас от мужиков.

— Не буду возражать, — сказала Антонина Владимировна, подошла к Полубояровой, взяла из ее рук сумку и прощально помахала мужчинам рукой: — Пишите письма. Мелким почерком!

— А зонтик-то я забыла! — воскликнула Мария Афанасьевна, как только они вышли на крыльцо штаба, обнаружив, что на улице еще сыро. — Ну ладно, зайду в другой раз, сверху пока не сыплется. Вот и солнышко выглянуло!

Солнце в промытом снегом небе казалось каким-то особенно чистым, хотя висело совсем низко, почти над самой макушкой сопки, словно опасаясь коснуться ее и запачкаться о заляпанные белыми заплатами снега и синими островками ягеля склоны, четко обрисовавшиеся на фоне чисто вымытого неба.

— Нам еще в садик зайти надо, — сообщила Мария Афанасьевна, отбирая у Грибановой хозяйственную сумку. — За детишками. Не возражаете?

— Разумеется, нет, — ответила Антонина Владимировна, откровенно любуясь и столь чисто вымытым небом, и ярким, но не греющим солнцем, и столь непосредственной интонацией и выражением, лица Марии Афанасьевны.

Детский садик размещался на центральной площади городка, напротив Дома офицеров, рядом с прозрачным зданием из стеклобетона, оказавшимся торговым центром. Сначала такое соседство показалось Антонине Владимировне, не вполне уместным, но, поразмыслив, она согласилась:

— А что? Все рядышком.

— И даже школа, — Мария Афанасьевна указала на стоявшее в глубине здание из красного, явно привозного кирпича, голое и мрачное, видимо, более ранней постройки.

— А это кому? — спросила Антонина Владимировна, указав на стоявший посреди площади памятник, с одной стороны все еще облепленный снегом.

— Был тут один… Между прочим, наш друг. Хотя друзья между прочим не бывают. Это был наш большой друг! — и неожиданно заплакала, не всплакнула мимоходом, а именно заплакала, что и побудило Антонину Владимировну подумать, что она вдова.

— Нет же! — опровергла Мария Афанасьевна. — Мой муж в автономке. Ах, вы еще не знаете, что такое автономка? Ну, поживете — узнаете. Нет, я не вдова, но часто думаю: уж не вдова ли я?

А дети им очень обрадовались и были забавны в своем соревновании побыстрее одеться. Девочка оказалась первой и победно сообщила:

— А я пейвая! — Хотя и колготки были натянуты не до конца, и пуговки на пальто не все застегнуты, но ей, видимо, так хотелось быть первой!

— Застегнись и помоги Вовочке! — строго осадила ее Мария Афанасьевна.

Обиженно глянув на мать, девочка бросилась помогать брату, но тот решительно отказался:

— Я шам! — И сам долго распутывал на шнурке намокший узел, возникший, видимо, в утреннем соревновании, не распутал и великодушно уступил сестре: — Давай жубами.

Та мгновенно вонзилась острыми зубками в узел и распутала его раньше, чем мать успела ужаснуться:

— Светочка, оставь!.. Это же грязь!

— Это шнуйки! — пояснила Светочка, и Мария Афанасьевна беспомощно развела руки:

— Ну что с ними делать?

— Люби! — уверенно посоветовала девочка и бросилась на шею матери.

Мальчик презрительно и немножко завистливо глянул на них и пообещал:

— Вот папа плиедить, я се ясказю!

А папа был в плаванье, и Мария Афанасьевна поясняла:

— Да пусть его! Надо — значит надо. Мы же все понимаем. Но иногда бывает тоскливо. В кино вот одна хожу. Это ладно, у нас тут многие в одиночку по будням ходят. Тяжелее — в выходные. Правда, и выходные тут у всех по-разному складываются — кому на субботу, кому на воскресенье, а кому и вовсе на среду падают. Тут все вроде бы равные. А вот на праздники — это да! Для нас праздники — самые тяжелые дни в году…

— А вот скажите честно: вы не завидуете тем, кто имеет возможность каждый день ходить в кино с мужем, спать в одной с ним постели и вообще? — спросила Антонина Владимировна.

— Вообще-то завидую, — призналась Мария Афанасьевна. — Не себя, ребятишек жаль. Светка вон без него и выросла, помнит только по фотокарточкам, а Вовка — по рассказам. Бывает, идем по улице, а он в каждого встречного моряка пальцем тычет: «Это папа?» Тяжело, а объяснить надо…

— И как же вы объясняете?

— С детьми надо быть откровенными. Так и говорю: «Не папа это, но тоже моряк. А завтра вернется с моря твой папа, а этот чужой папа уйдет вместо него в море». Представьте: дети, а все понимают. Иногда, правда, замыкаются. Я тоже замыкаюсь, но только ночью, днем не имею права — дети, они все чувствуют… Вот так и живем…

Жизнь ее сначала показалась Антонине Владимировне ужасной. Но Мария Афанасьевна опровергла:

— Это что! Вот и квартира отдельная, и даже горячая вода в доме есть. А с чего начинали? Деревянный барак, продуваемый всеми ветрами не только насквозь, а и до того, что и стены шатаются. Ребятишки вповалку. И манная каша одна на шесть семей. Теперь-то мы со всеми удобствами, можно сказать — благополучные…

Но Антонина Владимировна не поверила в ее благополучие и однажды спросила:

— А нет ли у вас обиды? При всем при том вы в чем-то обездолены…

И Мария Афанасьевна вдруг процитировала: