Виктор Устьянцев - Премьера

— Флотская жизнь, она только с виду красивая, — говорила Мария Афанасьевна. — Выскочит какая-нибудь городская девчонка за молодого моряка-лейтенанта, завезет он ее на самый край света, а сам в море уйдет на месяц, а то и на два, три. И все эти три месяца помимо служебных тягот живет в нем тревога за эту выросшую в тепличных условиях пичугу. Случается, что, не дождавшись даже возвращения мужа, улетает эта пичуга в края более теплые, под крылышко к маме и папе. Но ведь так бывает редко, большинство таких пичуг выживает и в этих холодных краях.

И Антонина Владимировна удивлялась, откуда в них берется столько физических сил, мужества и терпения.

«Что придает им силы? Любовь? Да, и любовь. Но, наверное, не только она. Любовь — штука хрупкая, она нередко разбивается о быт. А может быть, душевных сил им прибавляет то же сознание долга, понимание того, что Земля — очень маленькая?»

Как-то проходя по площади, на которой стоял памятник погибшему в мирные дни офицеру, Антонина Владимировна подумала вдруг: а почему бы не поставить где-нибудь памятник женщине, жене моряка или летчика? Чтобы мужья, проходя мимо него, останавливались и отдавали дань уважения своим подругам за их мужество и верность.

Антонина Владимировна даже придумала, где лучше поставить такой памятник: на скале, неподалеку от того героического стотридцатимиллиметрового орудия. Чтобы, уходя в море и возвращаясь домой, моряки за много миль от базы видели эту глядящую в даль океана ожидающую их женщину. И пусть у нее будет строгое и грустное выражение лица, сурово поджатые губы и горестные складки в уголках рта. Упаси бог, если какой-нибудь сентиментальный скульптор сделает ее улыбающейся и махающей платочком: «Ты стояла в белом платье и платком махала».

Познакомившись со многими женщинами этого отдаленного гарнизона, Антонина Владимировна убедилась, что почти все они на редкость сдержанны и работящи. Такими сделала их жизнь, хотя она и не сумела сломить их, они никогда не станут бездушными. Поэтому в памятнике должна быть отображена не только их сдержанность, а и глубинная доброта.

Когда Антонина Владимировна поделилась своими соображениями с Марией Афанасьевной, та, усмехнувшись, возразила:

— Памятник? Нет, не надо нам памятников. Как говорится, «нам наплевать на бронзы многопудье». Нам бы лучше прачечную да еще пару продовольственных магазинов.

Антонина Владимировна немного огорчилась, но тут же подумала о том, что, если ей удастся в образе Валентины Петровны из пьесы Половникова воплотить черты хотя бы той же Марии Афанасьевны, это тоже будет памятником всем женам офицеров, хотя и не отлитым в бронзе, а литературным, пожалуй, не менее значительным. Только теперь она по-настоящему оценила, насколько полезной оказалась для нее эта поездка в отдаленный гарнизон, и нашла тот ключ к роли, который ей не удалось найти в Москве. Да, эту роль нельзя играть в привычной для нее манере — только на бурной эмоции и с широким жестом. Ее надо играть более сдержанно, с потаенной болью, которая должна быть громче рыданий.

Она ясно понимала, что ломка собственной манеры игры не пройдет безболезненно, однако придется пойти на это, хотя бы ради тех, кого она здесь узнала и к кому прониклась огромным уважением и симпатией.

Вахтанг Юзович уже начал делать этюды и набрасывать эскизы, Заворонский выстраивал мизансцены, а Виктор Владимирцев пока лишь приглядывался к жизни на кораблях, на плавбазе, где они жили, на берегу, искал наиболее близкий прототип образа, созданного Половниковым. В принципе почти каждый из тех офицеров-подводников, с которыми познакомился Владимирцев, сам по себе мог бы стать если уж не чистым прообразом, то хотя бы его основой. Но сложность состояла в том, что для столь глобальной проблемы, которую поднял драматург, нужен был не просто любой жизненный образ, а герой большого общественного значения, стало быть, несколько пафосный, что ли. И найти художественные средства выражения этого пафоса было не так-то просто. Ибо мало было глубоко понять художественную идею всего спектакля, надо было ее еще и выстрадать.

Беда заключалась в том, что в последние годы со сцены как-то незаметно исчез герой именно большого общественного звучания, стало чуть ли неприличным выводить на подмостки «положительного» героя. Выпячивая негативные стороны быстротекущей жизни, а то и сознательно преувеличивая их, театр, да и не только театр, впадал в другую крайность — принижал значение положительного, жизнеутверждающего начала. Справедливо отрицая ложный пафос, иной раз утрачивали высокую мысль, наполненную высокими чувствами.

Выучив текст роли, Виктор помаленьку вносил в него изменения, правда незначительные: то подслушает характерное только для моряков выражение, то заметит, что всех офицеров матросы называют по воинскому званию, а к командиру лодки обращаются только так: «Товарищ командир». Он знал уже четырех командиров лодок, приглядывался к ним, искал в них сходство с половниковским Гвоздевым.

Владимирцев остро приглядывался ко всему, что происходило на базе подводников. Он был весь словно наэлектризован, весь был приведен в движение, мобилизовал все ранее пережитое, прочитанное, услышанное и увиденное, а в образе Гвоздева все равно чего-то не хватало. Чего?

Ни одна из сыгранных ранее ролей не казалась Виктору такой неуловимой, как эта. Может быть, оттого, что почти все прежние роли были уже кем-то сыграны до него и пусть он вносил в них что-то и свое, но во многом и повторял актерский опыт, обретенный другими исполнителями ролей.

После того как он узнал, что роль Гвоздева придется играть ему, он был уверен, что сыграет ее. Во-первых, он с детства был связан с морем. Правда, сходить с краболовами ему так и не привелось, он работал только в порту, но жизнь любого приморского города настолько пропитана морем, что в каждом из жителей он существует во всех клетках души и тела. Во-вторых, Виктору вообще легко давались роли современных героев, а в Верхнеозерске он сыграл их немало, там репертуар обновлялся чуть ли не каждый сезон, это было плохо, но в чем-то и хорошо тоже, ибо и в этой смене афиш, и в частых гастрольных поездках они, актеры, ощущали дыхание жизни.

И эта поездка на флот дала Виктору многое, он нашел какие-то штрихи к образу, увидел бытовые детали флотской жизни, уловил тот отпечаток, который накладывает море почти на каждого человека, пусть по-разному, но накладывает. А Гвоздева все-таки не ощущал всего, образу явно не хватало цельности и законченности. И Виктор не сразу понял, что причина в том, что он, узнав многих командиров, не видел их в деле.

— Взять в поход? — удивился Грибоедов. — Мы-то взяли бы, да ведь театр не отпустит. Мы уходим надолго.