Виктор Устьянцев - Премьера

— А что с Самочадиной? Откуда у нее этот текст?

— Но ведь вы сами разрешили, — пришел на помощь Марк Давыдович. — Вот она и сочинила.

— Она-то что угодно сочинит, а вот режиссер… Верните ей прежний текст, и вся недолга.

— Хорошо, — поспешно согласился Подбельский, подумав: «Это будет не так-то легко».

— И вот что меня особенно беспокоит, — продолжал Заворонский, — мне показалось, что Владимирцев и Грибанова как партнеры плохо чувствуют друг друга. Надо разобраться, в чем тут дело.

А они и сами не понимали, почему не всегда чувствуют друг друга, и оба искренне переживали это. Чувство партнера в работе актеров настолько важно, что порой оно привносит в результат гораздо больше, чем многие дни и недели работы над ролью. И Виктору, и Антонине Владимировне уже не раз приходилось работать с прекрасными актерами, которые оказывались неважными партнерами, и это было так мучительно и непонятно!

Заворонский прогнал с Владимирцевым и Грибановой наиболее важную мизансцену, где Виктор должен был мотивировать непривычную для его героя растерянность, которая вызывает смятение героини Грибановой. И тот и другая делали все правильно, существовали в ролях вполне искренне, но обоим чего-то не хватало для того, чтобы сказать, что они существуют истинно. Чего именно не хватало, они так и не поняли, и Заворонский назначил репетицию этой мизансцены на следующий день, на четырнадцать часов, ибо с утра занимался с другими актерами.

Поэтому Степан Александрович очень удивился, когда утром увидел в театре Владимирцева. Тот рассеянно наблюдал за тем, как работают другие актеры, был задумчив, видимо, был уже настроен на роль, и Заворонский не стал его отвлекать. Минут за десять до начала репетиции Владимирцев ушел за задник и начал мерить шагами сцену, вероятно, он весь уже был в проблемах и переживаниях капитана второго ранга Гвоздева.

А Грибановой еще не было. Она прибежала за пять минут до репетиции и сразу укрылась в своей кулисе. Но Владимирцев отыскал ее, подошел, но ничего не сказал, лишь пристально вглядывался в нее. И когда они вышли на сцену и произнесли первые реплики, Заворонский сразу почувствовал, что на этот раз все получается лучше. «Вероятно, все дело в том, что им перед выходом надо обязательно пообщаться». Но когда он попросил Грибанову прийти на следующий день пораньше, Антонина Владимировна запротестовала:

— Мне он мешает, я перед выходом хоть немного, но должна побыть одна.

— А ему, видимо, необходимо побыть с вами. Поэтому давайте сделаем так: вы придете пораньше, немного побудете с ним, а потом уйдете в свою кулису.

Так и сделали. И все вдруг стало на свои места, они выходили на сцену уже контактными. Этот контакт они сохранили и после того, как Заворонский снова уехал в Чехословакию и репетиции продолжал Подбельский.

Разговор с Самочадиной получился у Подбельского неожиданно короткий и легкий.

— Знаешь, Греточка, я очень сожалею, но Степан Александрович приказал вернуть тебе прежний текст. Дословно, до последней запятой. Я-то хотел сделать для тебя лучше…

— Я так и поняла, — усмехнулась Самочадина.

— Но, как видишь… — Семен огорченно пожал плечами и развел руки.

— Да уж вижу. Ну что же, мне даже легче, не надо учить новый текст. — Генриэтта беспечно зашагала прочь.

«Кажется, пронесло». — Подбельский облегченно вздохнул и тоже собрался уходить, но, вспомнив усмешку Генриэтты, насторожился: «Не дай бог, если она о чем-то догадывается, от нее можно ожидать все что угодно». Но на очередной репетиции Самочадина дословно восстановила текст своей роли и провела ее вполне сносно. И вообще весь спектакль складывался неплохо, две недели работы Заворонского с актерами дали вполне ощутимые результаты, а Владимирцев и Грибанова были просто великолепны. Даже Глушков, опять присутствовавший на репетиции, кажется, остался доволен.

«А ведь спектакль и впрямь получается и наверняка привлечет внимание. Теперь надо позаботиться, чтобы и меня лично критики не обошли этим вниманием». Подбельский знал многих театральных критиков и некоторых из них откровенно побаивался. Но на первом этапе их нетрудно было исключить. Солидные критики очень уж привязчивы, они, как правило, сотрудничают в одном каком-нибудь толстом журнале и не торопятся со своими рецензиями, давая спектаклю обкататься, а своему мнению устояться. А вот газеты стараются обогнать друг друга, и рецензии там пишут или сотрудники этих газет, или те из критиков, которые поставляют свои отзывы «оперативно», и потому они чаще всего бывают весьма поверхностными. Однако пусть в разной степени, но влияют на мнение «академических» критиков, не говоря уже о зрителях. Поэтому Подбельский постарался пригласить на премьеру как можно больше газетчиков и через завлита и знакомых как-то заранее настроить их на самое благожелательное отношение.

Ну, а о рекламе позаботился Марк Давыдович. Он отпечатал такие афиши, что даже репродукции с картин лучших художников редко попадаются в таком полиграфическом исполнении. Кроме того, спектакль широко анонсировался во всех театрально-рекламных изданиях, и уже за месяц до премьеры все билеты были проданы и спекулянты потихоньку наживались на них за углами театральных касс. Марку Давыдовичу удалось даже договориться со студией документальных фильмов о том, что будет отснят небольшой сюжет для «Хроники культурной жизни», а Олег Пальчиков обещал пробить его в телевизионной программе «Время».

И вот наступил день премьеры.

Владимирцев, зная, как важно перед премьерой хорошо выспаться, накануне принял две таблетки снотворного и уснул сразу. И утром он не слышал, как ушла Марина, но его разбудил шум в коридоре: вернулась ночная смена пекарей. Шум скоро переместился в кухню, Виктор опять было задремал, но тут комендантша Дуся начала распекать Настю за плохую уборку. «Сколько раз собирался обить дверь дерматином, а так и не удосужился, — упрекнул себя Виктор, набрасывая на голову сверху Маринину подушку. — Ладно, после премьеры займусь».

Но, вспомнив о том, что сегодня премьера, он встревожился и окончательно проснулся.

Ночная смена уже перебралась из кухни в коридор и шлепала по столу засаленными картами — на новые так и не скинулись.

Привычность обстановки несколько успокоила Виктора, но едва он вернулся в комнату, как им снова овладели тревога и предчувствие беды. «Неужто провалюсь?» От этой мысли почему-то начинало подташнивать.

«Надо взять себя в руки, успокоиться, иначе обязательно что-нибудь перепутаю или забуду текст. Может, прогуляться?»

Наскоро выпив чашку кофе, он вышел на улицу и, миновав Бородинский мост, направился к Киевскому вокзалу. Многим для успокоения необходимо уединение, а Виктор скорее успокаивался на людях, в толпе, невольно прислушиваясь к разговорам, наблюдая за собеседниками. Вокзальная суета вызывала особенно много ассоциаций, вопросов и размышлений.