Мадлен Тьен - Не говори, что у нас ничего нет

— Тупая я дура, — сказала Завиток. — И всегда была дурой.

В чем же она была дурой, гадала Чжу Ли. Что она имела в виду?

Большая Матушка рассеяла меланхолию длинной, раскатистой отрыжкой.

— Если не можешь притворяться коммунисткой, единственный выход…

Воробушек вдруг перестал играть.

— Оно не окончено, — сказал он. — Не могу продолжать.

— Но оно потрясающе, — воскликнул Кай. — Это ваш шедевр.

Воробушек, зардевшись, вручил Чжу Ли ее скрипку.

— Да ничего особенного, — сказал он.

Чтобы изгнать воцарившуюся в комнате неловкость, она выбрала сонату Изаи в сомнительной тональности ми-минор. Она завидовала уму композитора, наблюдательной сострадательности, какой был наделен Воробушек, и стремилась воспитать ее и в себе, но это было невозможно. Она была исполнителем — прозрачным бокалом, придающим форму воде, и ничем более. Когда соната кончилась, Кай вскочил и выбежал из комнаты.

— Некоторые вот совсем ми-минор не выносят, — пробормотала Чжу Ли.

— Может, у него свидание.

Было уже поздно, почти полночь.

— Не думаю, что у нашего пианиста есть возлюбленная.

Воробушек выглядел так, словно вот-вот упадет в обморок.

Чтобы он хоть чуточку ожил, она напомнила, что их матери собирают сумки и уезжают во внутренние районы Ганьсу.

— Для тети Завитка так лучше. В Шанхае сейчас неспокойно, — сказал он.

— Почему это?

Он не ответил. Чжу Ли хотела расспросить его об этом страхе из-за собственной тревоги, что тоже опустошала, была своего рода голодом; когда же ей будет положен конец? Эта тревога прорубала в ней пропасть, доходившую до самых рук.

Но тут как раз вернулся Кай.

— Профессор принес нам поесть, — сказал Кай, предъявляя три порции лапши, три пшеничные булочки и на удивление маленькую банку вина.

Чжу Ли понятия не имела, кто такой Профессор, но решила, что это неважно. В животе у нее урчало. Меланхолия в глазах двоюродного брата исчезла, как не бывало.

Кай рассказал, что кто-то из студентов вернулся с демонстрации, но на улицах спокойно. Тебе-то спокойно, подумала Чжу Ли. И у Кая, и у ее двоюродного брата классовое происхождение было неопровержимо — они были сыны почвы, сыны героев революции, сыны… она рассмеялась и выпила вина. Лицо ее двоюродного брата было затуманено радостью.

Они с Каем сидели на скамейке, прижавшись друг к другу. Алкоголь сделал ее помыслы легкими и нескромными, и она решила влезть на скалу и отдать двоюродному брату честь. Кай обвил рукой ее ноги, чтобы не дать ей сверзиться, и пожатие его ладоней внушало Чжу Ли желание и оттолкнуть его, и вместе с тем — рухнуть к нему в объятия.

— Братец Воробушек! — объявила она. — Вдвое меня старше…

— Я что, такой старый? — возмутился он.

— …но самый мой лучший друг на всем белом свете! Я и в потопе тебя не покину!

— Пусть потоп всех нас минует, милая Чжу Ли, — сказал Воробушек.

— Пусть потоп унесет нас к лучшим берегам, — сказал Кай.

Чжу Ли первая поддалась усталости. Она ушла. За стенами репетиционной она несколько мгновений стояла и слушала, ожидая, что вновь раздастся музыка или голоса — но ничего не прозвучало.

И все же на следующий день, спозаранку, когда в консерватории было еще тихо, он не замедлил явиться, точно как обещал: милый Кай, измотанный исполнитель, наполовину повис на рояле, как на руке старого друга.

— Опаздываешь, товарищ Чжу Ли, — сказал он.

— Ты что, тут и спал?

— С открытыми глазами и ручкой в руке.

— Самокритику писал, я уверена.

Он улыбнулся. Как устало он выглядел — и вместе с тем вдохновенно, словно только что вышел с девятичасового семинара у самого Гленна Гульда.

— По правде говоря, — сказал он, — я «Цыганку» прежде даже не слышал. Я пришел пораньше, чтобы ее разучить. Я боялся, что ты меня выгонишь со своего концерта и вместо этого сыграешь с Инь Чаем.

— Так у тебя получилось.

И вот оно мелькнуло опять: гордый блеск в его глазах.

— Естественно.

Прогнав пьесу на один раз, они уселись на полу, скрестив ноги, лицом к лицу.

— Ты слушал запись Ойстраха? — спросила она его.

— Раз десять. Мне она показалась жуткой, и я не мог остановиться… А еще я слушал Хейфеца и Невё.

— Профессор Тан мне велел думать о ней в том же ключе, что и о «Фаусте» Гуно, — сказала Чжу Ли. — Ну, знаешь: «Я дам тебе всего, что пожелаешь». Продать душу нечистой силе. Обычное дело.

Тан сказал, что скрипичная партия в «Цыганке» была дьявольски сложная. Безупречно сказано, подумала тогда она.

Кай кивнул и сделал пару нечитабельных, размытых пометок у себя в нотах.

— А партия фортепиано загадочная, правда? — он перевернул несколько страниц. — Во-первых, вступает оно с запозданием. Во-вторых, я нахожу ее холодной. Видишь, она никогда не теряет самообладания и не выбивается из сил. И все же я чувствую в ней невероятный голод. Она хочет властвовать. Быть может, подтолкнуть скрипку ближе к пропасти.

То была правда. В последней трети пьесы скрипка закладывала круги все быстрее и быстрее, почти до невозможности. Чжу Ли бездумно сказала вслух:

— Тогда это не любовь, а что-то вроде.

Они с Каем сыграли пьесу снова, и несовместимость двух инструментов все накалялась, как танец пары влюбленных, давно уже разрушивших друг другу жизнь — однако продвигавшихся вперед все теми же с ума сводящими па. Кончается-то оно плохо, подумала Чжу Ли, протягивая руку к нотам — спину сводило, шея ныла. Это она была дьяволом-скрипачом. Стены сто третьей аудитории плясали вкось и словно расступались перед ней, как будто она обернулась дождем и бурей.

Музыка оборвалась. Она села за рояль и уставилась на клавиши. Кай взял ее за горячие влажные руки. Она ненавидела, когда ее трогали за руки, слишком они были чувствительные и постоянно болели, и ей, бывало, снилось, что их размозжило или разрезало. Словно читая ее мысли, он выпустил их, взял свой карандаш и постучал по нотам.

— Ты в каждом такте видишь больше, чем все скрипачи консерватории.

— Консерватория — это лишь крошечный уголок мира.

Она отняла у него карандаш, долистала до «менее живо» и сказала:

— Вот тут я споткнулась. Смертельно. Давай-ка еще раз вернемся.

Его рука плавно опустилась ей на спину.

Она попыталась было встать, но он обнимал ее за талию.

— Чжу Ли, — его голос звучал слишком близко, губами Кай прижимался к ее волосам. — Не бойся, — сказал он.

Она не боялась. Разве что, подумала она, позволяя ему нащупать губами ее губы, я слишком о многих людях, слишком о многих словах, слишком о многих вещах мечтаю. У меня чувство, что времени слишком мало. Они поцеловались. Она не сознавала, что до сих пор стоит — она как будто легла на пол.

Чжу Ли высвободилась, выпрямилась и пошла к своей скрипке, словно ничего не случилось, гордясь, что может быть такой же безразличной, как он, и попыталась сыграть первые такты «Цыганки». Разум ее был решителен и нем, но сердце ликовало. Кай ей улыбался. Интересно, подумала она, что он чувствует. Глубоко-глубоко, в тайниках души, доверял ли он хоть кому-нибудь? Она приказала себе раствориться в Равеле. И забылась — в стенах аудитории и в самих звуках.