Робин Роу - Птица в клетке

– Это случайность, вот и все.

Но «случайность» – не то слово, когда кто-то умирает. Когда кто-то умер по твоей вине.

Воспоминания о несчастных случаях тоже связаны между собой. Как во втором классе маме пришлось нести мне чистые штаны. Как я нечаянно пролил красную краску на диван. И как социальная работница сообщила мне о гибели родителей. Случайность, просто случайность.

Кажется, я слышу, как отпирается замок. Иногда у меня случаются галлюцинации, но не в этот раз. Крышка открывается. Должно быть, Рассел стоит надо мной, но свет слишком яркий и слепит меня. Но свет – это хорошо. Он подзарядит звезды. Чем дольше чемодан открыт, тем лучше.

Стакан с водой оказывается у меня руке, и я жадно пью. Зрение проясняется, и я вижу, как Рассел кривится. Он с отвращением принюхивается, и я сгораю от стыда. Он лишь говорит:

– В душ.

Руки и ноги болят еще сильнее, чем в прошлый раз, но вода успокаивает. Я беру мыло и оттираю свое вонючее тело и волосы. Когда я наконец выбираюсь из душа, горячая вода уже закончилась.

Во рту затхлый привкус. Дверь ванной распахнута, и Рассела что-то не видно. В спешке я не трачу время на то, чтобы выдавить пасту на зубную щетку, просто выдавливаю немного прямо в рот. Она такая сладкая и густая, так сильно напоминает еду, что, не успев подумать, я ее глотаю.

Я кашляю, когда на пол падает тень Рассела.

Я отворачиваюсь, но чувствую на спине его взгляд. Он бросает на пол штаны. Я натягиваю их, затем бреду к чемодану и забираюсь внутрь. Смотрю на него, мол, видишь? Я послушный. Но выражение его лица непроницаемо, оно холодное, пустое. Рассел снова закрывает чемодан. Когда я поднимаю глаза, звезды ярко сияют.

Сколько дней прошло?

Я не знаю.

У меня появился распорядок. Проснуться от лучей света. Помучиться от голода, выпить воды, сходить в туалет. Иногда я успеваю управиться до его появления.

Иногда – нет.

Чемодан открывается, и глаза болят от яркого света.

– Хорошо, – говорит Рассел. Сегодня я успел.

Управившись в ванной, я сползаю на пол. Я все еще на коленях, когда Рассел ставит рядом тарелку. Сэндвич с сыром и ветчиной. Глаза слезятся, на этот раз от эмоций. Он никогда прежде мне не готовил.

Я хочу поблагодарить его, но слова не идут, поэтому я просто киваю, надеясь, что он поймет. Еда вкусная, но внезапно желудок сводит, и я давлюсь.

Одобрение исчезает с лица Рассела.

– Медленнее.

Я кусаю еще и снова давлюсь. Он хочет забрать сэндвич, но я бездумно прижимаю еду к груди. Жилка у него на шее начинает пульсировать, он вырывает из моих рук сэндвич и бросает в мусорное ведро.

Я снова это сделал. Сражался. Сражался. Хватит сражаться.

Я дрожу, добираюсь до чемодана, но он захлопнут. Обеими руками поднимаю тяжелую крышку и залезаю внутрь. Вскоре я слышу замок. Запертый в темноте, я начинаю плакать.

Приходит воспоминание – такое ясное. Как я лежал на матрасе, в садике, во время тихого часа, и так тосковал по родителям, как можно тосковать только по мертвым. Я принялся плакать и звать их. Мне было где-то года три или четыре. Помню, я верил, что если произнесу их имена, они услышат меня, где бы ни были. Буквально видел, как мои мысли пробиваются сквозь облака прямо в космос и ищут цель. Родители услышат меня и придут.

Знаю, это бесполезно, но я ловлю себя на том, что делаю тот же трюк. Транслирую мысли и шепчу имена. Пытаюсь отправить послание, которое никто никогда не получит.

– Да что с тобой такое? – спрашивает Эмеральд. Мы лежим у нее на кровати под покрывалом с бабочками. Эмеральд пристроилась у меня на груди, я перебираю ее распущенные волосы и глажу обнаженное плечо. – Ты сегодня принимал таблетки?

– Да. А что?

– Не знаю, ты какой-то беспокойный.

– Я всегда беспокойный. – Но я понимаю, о чем она. Я и правда дергаюсь больше обычного, но дело не в СДВ, а словно…

– Ты нервничаешь?

– Нет. – Она же знает, я никогда не нервничаю.

– А выглядит именно так.

Я целую ее, пытаясь отвлечь нас обоих.

– А, да, – говорит Эмеральд пару минут спустя. – Ты почему сегодня не отвечал на телефон? Я тебе раз сто писала.

Я со стоном прячу лицо в ладони.

– Нет, Адам. Скажи, ты ведь снова не…

– Ладно, я был в машине. Подключал телефон и забыл, что на подставке стоит стакан воды. То есть я никогда так раньше не делал. Всегда стояла бутылка!

– И ты сунул телефон прямо в воду.

– Мама сказала, что с нее хватит. Этот она заменять не будет.

– Разве можно ее винить, – смеется Эмеральд. – Это какой, десятый телефон за год?

– Четвертый.

– Попробуй рис.

– Что?

– Сунь телефон в чашку с рисом. Он вытягивает влагу. – Она целует меня в грудь и ложится обратно. – Ты же помнишь мой номер?

Эмеральд заставляет меня выучить ее номер из чисто практических соображений, мол, я вечно теряю или разбиваю телефоны, но подозреваю, она просто считает, что это романтично.

– Ага.

Она снова меня целует, и несколько минут мы молчим. Затем Эмеральд спрашивает:

– От Джулиана по-прежнему нет вестей?

– Нет. Это так странно. Больше недели прошло, и тишина.

– Он же позвонил тебе на прощание?

– Да…

– Может, он просто занят. Переезд и все такое.

– Может. – Но я так не думаю. Никак не могу прогнать дурное предчувствие, оно не отпускает меня, как зубная боль. – Завтра пойду к нему домой. Попрошу номер его тети.

Эмеральд садится и смотрит на меня.

– Думаешь, его дядя даст тебе номер?

Нет. Не даст, просто назло.

– Я его заставлю.

– Я поеду с тобой, – объявляет Эмеральд одновременно тревожно и весело.

– Нет. – Не хочу подпускать ее к тому парню. – Сам управлюсь.

Помню, однажды у меня разболелся зуб, и весь мир сузился до одной этой ноющей точки. Больше ничего не существовало. Такая боль ограничивает, и от нее можно избавиться только если выдрать ее с корнем и выбросить прочь.

И вот я чувствую такую боль, на спине, справа, ниже грудной клетки. Болит все тело, но ощущение, что все сливается туда.

Постепенно очагов боли становится столько, что я не знаю, какой хуже. На краткий миг сквозь боль пробивается мысль, но тут же исчезает. Словно в голове застряла песня, только без слов. Размеренный ритм, пульсация, больбольболь. И выключить невозможно. Никак.

Рассел открывает чемодан.

– В душ, – приказывает он. – От тебя несет.

От боли я не могу двигаться.

– Живо.

Я распутываю конечности. У меня нет сил на крик, но я все равно его слышу, слышу, как он рикошетит у меня в голове.

По лицу текут слезы. Я стаскиваю штаны и заползаю в душ, но не могу повернуть вентиль. Рассел кладет на бортик бритву и уходит. Я не могу ее взять. Больно даже просто сидеть, поэтому я падаю.