Денис Блажиевич - Новогодний роман [СИ]

Сказал, что на память, а по наетым щекам слезы в пятак величиной текли. Как тут не поверишь!

Притащив гантелю и веревку в свою холостяцкую комнату, Егор начал готовить механизм. Обесточил комнату и снял с потолка застойную тиарную люстру. Бережно, чтобы не повредить колышки-подвески, он положил люстру под стол в мятый банный тазик, оставшийся от прежних жильцов. К толстой жиле провода, торчащего из дырки в потолке, он прикрутил лебедочное колесико. Другое такое же колесико прибил к стене над лопнувшим косяком. Через колесики Егор пропустил веревку и, с усилием, но поднял вверх гантелю, поместив ее на место люстры. Свободный конец веревки Махоркин вывел через вбитый в пол и согнутый гвоздь. Дальше он перекинул веревку через треножник с оловянным блюдечком пепельницы и привязал веревку к ножке стула. Махоркин это сделал 29 декабря. Следующие два дня он провел, сидя на стуле, под качающейся тридцатидвух килограммовой наковальней. Расчет Егора был таким. Он ждет, когда ему принесут шкатулку. Входную дверь откроет Танька. Не выдержит она долго голосящего звонка. Откроет обязательно. Танька веселая теперь. Как раз после очередного аборта Федька ее бывший вернулся. Праздники вместе отмечать. Так что отопрет дверь. Никуда не денется. Значит, Егор получает шкатулку. Подносит ее к пьезозажигалке на краю пепельницы, жмет на кнопку. Крышку отбрасывает прямо на зажигалку, та должна дать огонек, который перекинется на кучку опилок в пепельнице. Получившийся костерок подожжет веревку, и Егор будет терпеливо ждать, когда на него обрушится смертельная болванка. План, разработанный Егором, был удивительно громоздким для простенького суицида. Вместо такого навороченного и запутанного процесса, для которого Егор выполнил подробный чертеж в краузевской ретуши, можно было просто распахнуть окно и на мгновение поверить в то, что ты птица. Можно было пройти к умывальнику на кухне и выпить ложку лимонного «Хелпа». «Одной бутылки достаточно, чтобы вымыть 800 приборов столовой посуды». Егор Махоркин пошел своим путем. Впрочем, так он делал всегда. Однажды, около года назад, Егор проснулся и ощутил бесконечную пропасть внутри. Он четко осознал, что в его расчерченной острым кохинором и подчищенной черствым хлебом (лучше стерки!) жизни совсем не осталось пространства для судьбы. Мистический рок. Таинственный фатум. Притухшие разноцветные внутренности перед ждущим строем и полотняные слепые накидки авгуров: ничего такого Егор не знал. Но должен был знать. У каждого была своя судьба. Каждый проклинал или благодарил ее. Тем утром Егор осознал свою ущербность и странность. В своей жизни он все и всегда решал сам. Его ошибки, его успехи были его и ничьими больше. Это открытие ужаснуло Махоркина, и он решил познать неведомое. Бросил жену и работу. Снял эту комнату и вверил себя судьбе. Он решил не делать ничего и терпеливо ждать, куда его вынесет неконтролируемым течением. Махоркин быстро убедился в порочности такой практики. Как он ни старался, что ни предпринимал, Махоркин не мог избавиться от себя. Никакого стечения обстоятельств. Это был его осознанный выбор. Упасть на дно. Разве не он сделал этот шаг? Неважно отдавал он себе отчет или нет. Это был его шаг. Егор не хотел умирать, но желание почувствовать то, к чему никогда не прикасался, было сильнее. У Махоркина не было револьвера, чтобы сыграть в «русскую рулетку», и он никогда бы ее не выбрал. У него была его гантеля со съемными дисками под потолком, и система, которая могла сработать в одном случае на миллион. Крышка, зажигалка, опилки в пепельнице — все это было настолько слабо в смысле эффективности результата, что полагаться Махоркин мог исключительно на удар судьбы. Этого он ожидал с нетерпением, а после, при любом раскладе, обрести утраченный покой. Егор жег восковые свечи, курил и потягивал растворимый напиток из жестяной канистры для автомобильного масла, созерцая мерцавшую в свечных отблесках пустую бутылку виски на пустой обезкниженной этажерке. Махоркин услышал ругань Таньки. Забористую. Мужицкую. Но через Таньку скоро прорезался мелодичный, добрый голосок, и Танька умолкла.

— В санях по небу мы летим…

Завершение песенки Егор не услышал. Она была смята нетерпеливым Танькиным объятием и сбивающимся громким шепотом. Вестники судьбы задерживались. Егор отчетливо представлял себе, что там сейчас происходит. Воспользовавшись случаем, (случаем!) Танька сует настойчиво растерянному Деду Морозу набор для бритья (крем, пенка и станок), доставшейся ей почти бесплатно в соседней палатке на ее рынке. Тащит Дедушку и упирающуюся Снегурочку в свою комнату, а там в тенях от набрякших малосильных электрических лампочек растеклось безвольно по креслу ее счастье. Жующее, сопящее и довольно отрыгивающее после каждой граненой махотки. Егор прислушался. За стеной слышались голоса. Егор ясно разбирал пронзительный Танькин смех и гудящий на холостых оборотах рокоток ее сожителя. Танька звучала громче. Хлопнула дверь и Танька вслед за своим голосом вылилась в их коммунальную тесную прихожую.

— Вам сюда, гаврики. — услышал Егор и через мгновение в его дверь забарабанили. Неинтеллигентно с неприглушенной наглостью треснувшей у фундамента цивилизации.

— Мархоткин. Ты идее, гусь лапчатый? Смотри, кого я тебя привела! Погляди, какие матрешки расписные. — Танька подтолкнула вперед притихших и растерянных Деда Мороза и Снегурочку. На непререкаемом народном танькином фоне эти двое выглядели чахлыми и бледными спирохетами. Танька, не глядя, нашарила выключатель, включила свет и многозначительно покрутила пальцем у виска, увидев чугунную гирю под потолком. Зачем то обругав Егора лишаистым упырем, Танька удалилась после того как на стене завибрировала стариннейшая репродукция из Огонька.

— Мне где-то расписаться надо? — спросил Егор. Во рту пересохло. Долгожданная судьба стояла перед ним.

— На лесной опушке малые зверушки… — не слушая его, затянул хлипкий Дед Мороз. Он характерно мелко топтался на месте и вдохновенно, прикрыв усталые глаза, голосил аккуратненьким козлиным тенорком.

— Скоро волк придет. Вами справит Новый Год. — закончил стихотворение Дед Мороз и неожиданно для Егора быстро зажмурился, как будто чего-то опасаясь.

Вежливая благодарность Егора была кратка, и он требовательно протянул вперед чуть вздрагивающую руку. Прежде чем отдать Егору обернутый упаковочной вощеной бумагой сверток, Снегурочка несмело спросила:

— Может быть, в салочки поиграем?

— Зачем? — спросил Егор.

— Какой-то вы грустный. Уходите и не обернетесь даже. — проговорила Снегурочка и робко посмотрела на него. Оставшись один, Егор громко выдохнул. Упаковочная бумага разворачивалась плохо или Егор слишком спешил. В конце концов судорожными движениями он разорвал неуступчивую бумагу. Были продолжительные молчание и тишина, а затем в овальные зеркала рассохшегося и скрипящего трюмо вошла недоуменная фигура Егора. К учащенно бьющейся груди Махоркин прижимал шелковую женскую тунику. С удивлением разглядывал Егор дар, принесенный ему судьбой. Он так долго ждал ее прихода, так долго чувствовал свою обделенность, что теперь, когда она наконец явилась к нему, он не нашел ничего лучшего, чем разрыдаться. С истерикой и грудным протяжным всхлипом. Совершенно по-бабьи разрыдался Егор Махоркин. Человек, нашедший свою судьбу.