Ольга Фикс - Темное дитя

Она быстро-быстро закивала:

– Не буду! Но вообще-то, – на Тёмкиной мордахе расплылась хитрая улыбка, – вообще-то, Сонь, ты не думай! Я бы не ушла от тебя навовсе! Понимаешь, я ведь могу то быть, то не быть.

Расчистив перед собой край стола и нацепив очки, мама раскладывала в две разные стопки маленькие, туго свернутые бумажки. Каждую из них разворачивала, прочитывала из нее несколько слов и клала либо налево, либо направо.

Бумажки мама доставала из большого пакета, извлеченного со дна чемодана после того, как было покончено с «раздачей слонов». (Тёмке досталась длинная теплая жакетка, которая мне была невозможно мала – мама никогда не умела правильно угадать мой размер.) Сосредоточенно вчитываясь в чей-то неразборчивый почерк, мать беззвучно шевелила губами.

Наконец я не выдержала:

– Мам, ты чего делаешь?

– Не мешай, а то собьюсь! Мы ж с тобой завтра по святым местам?

– Ну да. Ты же сама хотела.

– Тут не в том дело, чего я хотела. Понимаешь, меня на работе замучили! Как узнали, куда я собралась, налетели со всех сторон со своими записками! Проходу мне не давали. Пришлось взять, куда деваться?

– Мам, какие записки, кому?

– Да Ему, кому же еще? Мне, главное, не перепутать: эти, слева, просили в Стену Плача между камнями вложить, а те, справа, нужно пересчитать и в храме Гроба Господня по числу их свечек поставить и договориться, чтоб людей этих помянули. Они специально там по-английски имена написали.

Я согнулась в три погибели со смеху:

– Мам, а в Аль-Аксу тебе ничего не передавали?

Мать посмотрела на меня укоризненно:

– И чего ржешь? Передали, так отнесла бы. Небось и там люди. Я хоть и неверующая, а понимаю. А тебя вот, Сонька, понять никак не могу. Что ты за человек? Ничего святого для тебя нет!

Весь день мы с мамой прошатались по святым мес-там. И на Котеле побывали, и в Гефсиманском саду, и в храме Гроба, и где только не. По арабскому рынку тоже неплохо прошлись, фигни всякой накупили: кружек, сумок, тарелок. Маме сережки серебряные купили, мне тоже хамсу какую-то из серебра со стеклышками.

Кофе выпили в старом городе у арабов – черный, густой, точно мазут, с гвоздикой и кардамоном. Чудный кофе, никто его и нигде так не умеет готовить, врут все про турок, я там была, и никакого сравнения.

Мама, правда, умудрилась спросить к кофе молока. Пожилой араб, хозяин кофейни, так на нее уставился – дескать, я могу, но это ж святотатство! – что мама немедленно извинилась и взяла свои слова обратно.

Назад шли в сумерках, вдоль толстых крепостных стен. Кое-где я на них вскарабкивалась и шагала прямо по кладке, по кирпичам, свысока поглядывая на раскинувшийся внизу, сверкающий разноцветными огнями город.

А к вечеру у мамы дико разболелась голова и подскочила температура.

– Итъябшут, детектед! (Обезвоживание!) – диагностировал Данька, забежавший за утюгом. (Мой утюг единственный во всем доме, если не во всем квартале.) – Что ж ты за матерью не следишь? Пить же надо! Все время пить!

Будто я не знаю! Сама без бутылки из дому не выхожу. И маме взяла, ясное дело. И даже пару раз робко предлагала. Но она, конечно: «Пить? Глупости! Зачем? Не хочу! Да я вообще воды никогда не пью!»

Детская вера в то, что маме лучше знать, тем более про себя, возобладала над здравым смыслом, и я перестала настаивать. Зря, конечно.

– Но ведь не было же жарко совсем, – с трудом шевеля языком, оправдывалась перед Данькою мама. – И пить не хотелось.

– Понимаете, – как маленькой, объяснял ей Данька азы нашего алфавита. – Здесь сухой воздух. Пустыня ж рядом, водоемов нет, дожди почти не идут. Поэтому вот… Короче, пить надо. Ну чтобы лехашлим, тьфу, восполнять ресурсы. А иначе труба, иначе человек высыхает. Голова начинает болеть, кружиться, сознание можно потерять. Короче, хаваль ха зман!

– Да ясно, ясно, – послушно кивала мама. И, оборачиваясь, ко мне: – А ты что ж, не могла по-человечески объяснить?

Я только рукой махнула. Можно подумать, я не пыталась! Но ее ж пока жареный петух…

Вопрос, чего теперь делать!

– По-хорошему, в больницу ей надо, – сказал Данька. – Чтоб под капельницу, чтоб хистаклут рофуит (медицинское наблюдение) , все дела. А то мало ли.

– Какая больница?! У мамы ж страховки нет!

Без страховки в больнице один осмотр в тыщу шекелей станет, а уж если положат… Никакого коричневого конверта не хватит. Разве что Тёмку за сапфиром опять наладить…

Вечер и часть ночи мы с Тёмкой отпаивали маму купленным по Данькиному совету в аптеке раствором «электролит райз» для восстановления водно-солевого обмена. Постепенно температура у мамы спала, голова почти прошла, и она хоть и с трудом, но заснула.

Утром я шла на работу с тяжелым сердцем. Мать еще спала, будить мне ее не хотелось. Наскоро я дала указания Тёмке – поить, поить, еще раз поить. Как завещал великий… неважно кто. Как раствор готовить из порошка, я ей показала. Бульон из курицы с вечера сварила.

Я объяснила Тёмке как смогла, на пальцах, что мать проснется слабая и вставать, скорей всего, не захочет. Даже ради самой себя. Привычки у нее нет о себе заботиться. Главное, в мамином понимании, лекарство от всего – отлежаться. Если ее не теребить, так и проваляется весь день, уткнувшись носом в подушку. И к вечеру мы вернемся туда, где были. Значит, будить, теребить, тормошить, поить. Каждые полтора-два часа. Без жалости и снисхождения.

Честно говоря, не слишком-то я надеялась на Тёмку. Конечно, она все может, да только ведь ребенок еще совсем. Забудется, заиграется. Упорхнет птичкой за окно, юркнет мышонком в норку, скроется ящеркой в щель между камней.

Но другого выхода нет.

Заменить меня в тот день в магазине было некому.

Кстати, работу мою в магазине мама одобрила:

– Ну наконец-то за ум взялась! Я сама когда-то за кассою начинала, а после, видишь, как развернулась! Ты, главное, глаза разуй и наблюдай, наблюдай. Прикидывай, что к чему. С умом оно если взяться…

Кажется, в мечтах она уже видела меня владелицей магазина.

Когда я вернулась, мама и Тёма в обнимку смотрели фильм с моего компа. Судя по стоящим вокруг на полу и стульях многочисленным стаканам и большой плошке из-под бульона, мои медицинские предписания выполнялись. Мама выглядела немного бледной, но вполне здоровой. У Тёмки на голове красовалась новая замысловатая прическа.

– Как дела? Голова не болит? Ты пила? Тём, ты маму поила?

– Поила, поила, что спрашиваешь! – поспешила ответить мама. – Вилась весь день вкруг меня, как пчелка! Мне даже раз послышалось, что жужжит. – Я бросила на Тёмку косой, подозрительный взгляд. Она в ответ высунула на мгновение язык и отвернулась. – Весь день носилась как электровеник: из комнаты в кухню, из кухни в комнату. Да быстро, словно у ней пропеллер между лопаток! Не девочка – ангел! М-м-м! – И она звонко чмокнула Тёмку промеж глаз. – Знаешь, я что решила? Заберу-ка я ее к себе в Москву! Что скажешь, Тём? Поедешь со мной?