Эржебет Галгоци - На полпути

Я сердилась не на барыню (в конце концов, чего ждать от классового врага?), а на Дани Мадараса. Близко этого парня я не знала, но, судя по тому, что о нем говорили, представляла его себе культурным крестьянином, достойным лучшей судьбы. И его тогдашний поступок несказанно разочаровал меня.

Не к чему было тянуть время, и мужчины стали грузить на телеги семена, корм, а я взяла двух коров, доставшихся нам при разделе кооперативного имущества, и пошла с ними домой. Для коров это был непривычный путь, и они во что бы то ни стало хотели свернуть, как обычно, на выгон; я едва с ними справлялась. Мадарас, который в то время еще околачивался возле своей подводы и покуривал, вежливо поспешил мне на помощь. Он довел коров до самого шоссе и там передал их мне: «Отсюда они сами найдут дорогу домой». Я хотела поблагодарить Мадараса за помощь, но от его слов во мне закипела ненависть. Наш дом был не в деревне, а здесь, в усадьбе. Я смерила его взглядом. «Ты плачешь?» — изумленно спросил он. Тут я не выдержала, меня взорвало. Я закричала что-то вроде того, что они-де прогнившие кулаки, им по вкусу невежество и средневековая темнота, они с наслаждением купаются в любой грязи, как свиньи в луже. А ведь здесь могла бы быть жизнь, достойная человека двадцатого века. Не знаю, что дошло до него из моих слов, но, когда я у седьмой сторожки оглянулась, он стоял неподвижно, как торчавший рядом с ним километровый столб, и смотрел мне вслед… С тех пор я не могу простить ему того поступка. Как увижу его, думаю: чего бы мы теперь добились, если бы тогда он не разгромил нашего кооператива! И чего добилась бы я! Вы, товарищ Драхош, знаете, что в том маленьком кооперативе я была одновременно и председателем, и агрономом, и бухгалтером, и бригадиром. Была его душой и разумом. Работа целиком поглощала меня. Я надеялась, что в наш кооператив рано или поздно вступят самые упрямые середняки, и среди них Мадарас. И тогда мы многого сможем достичь!.. А вместо этого мне пришлось идти работать в госхоз рядовым агрономом. Там я была никем. Числилась заместителем заведующего отделом, получала план и должна была его выполнять. Словом, маленький винтик в большой машине. Конечно, важный винтик, но каково тому, кто рожден быть мотором! Я многому научилась, но гораздо больше могла бы постичь на собственном опыте… Короче говоря, я не могу поверить, товарищ Драхош, что человек, разгромивший в пятьдесят шестом году хороший кооператив, теперь, через три года, хочет создать такой же, даже в том случае, если он на это способен. Но, по-моему, он просто не способен. Он понятия не имеет, что представляет собой крупное производство. То, что мы создаем, точная копия мелкого крестьянского хозяйства, основанного на принципе самозащиты, но только в многократно увеличенном виде. Мелкое производство на двух тысячах пятистах хольдах земли… Я решительно возражаю, товарищ Драхош…

Сидя за письменным столом, Драхош дослушал до конца страстную речь Моки. Потом он угостил ее сигаретой, дал ей прикурить и, встав с места, прошелся по комнате. Постоял, посмотрел на большую карту района, висевшую на стене. Затем снова сел за свой стол, и Мока увидела перед собой его усталое лицо.

— Ваш кооператив один из лучших в районе.

— В этом часть и моей заслуги, — сказала Мока, пожав плечами.

— Знаю. Но в первый год мы требуем, вернее, только можем требовать, чтобы кооперативы приступили к закладке основ крупного хозяйства.

— Но неужели вы не понимаете… — Нежная кожа на лице у Моки начала медленно краснеть.

— Я все понимаю… — Глубоко задумавшись, Драхош помолчал немного. — Если вы разрешите, я тоже расскажу вам одну историю, связанную с пятьдесят шестым годом… Я попал сюда в пятьдесят третьем, когда меня назначили секретарем здешнего райкома партии. За год-два я приобрел авторитет, люди стали прислушиваться к моим словам. Только здесь, в райцентре, до марта пятьдесят шестого года, пока я был секретарем, в партию вступили сто двадцать крестьян. Потом в марте пятьдесят шестого я получил указание из обкома партии об организации кооператива в райцентре. Не долго думая, взялся я за дело. Сотни агитаторов принялись обрабатывать крестьян. Мы прибегали и к принуждению: сливали несколько семей в одну, чтобы заставить их платить более высокий налог. Хорошего середняка, которого несколько недель назад я сам отличал, теперь я выселял из деревни, потому что он не хотел идти в кооператив. За четыре месяца полторы тысячи человек вступили в сельскохозяйственный кооператив. Я был убежден, что это большое достижение на пути к социализму и что мы действуем правильно. Но тем временем я потерял свой авторитет, народ возненавидел меня и в моем лице — партию. Погибли результаты моей многолетней упорной работы. К тому же вскоре выяснилось, что не были созданы условия для такого грандиозного скачка. Государство не могло обеспечить кооперативы денежными средствами для капитального строительства, хозяйственной помощью, специалистами. Для крестьян кооператив оставался чужим, они говорили: «Он государственный» и работали спустя рукава или вообще палец о палец не ударяли.

После двадцать третьего октября произошел полный развал. Мы видели, что государство не может спасти кооперативы. Вы сами видели это, не так ли? Крестьяне разнесли все в пух и прах, царил настоящий хаос.

Двадцать девятого октября огромная толпа собралась перед райкомом партии. Люди предъявляли обычные требования, а также настаивали на моей выдаче. Выкрикивали мою фамилию. Мы тогда как раз совещались, применить ли нам оружие. Райком принял решение оружия не применять. Только я выступал против из вполне законного чувства самозащиты, потому что народ продолжал кричать: «Пусть выдадут Драхоша! Мы хотим с ним рассчитаться!» Я заявил, что настаиваю на применении оружия и, если на меня нападут, дешево свою жизнь не отдам.

Мой заместитель, выйдя на балкон, вступил в переговоры с толпой. Он обещал людям рассмотреть их требования, пусть только они мирно разойдутся по домам. Ради моей безопасности он сказал, что меня нет в райкоме. Народ постепенно успокоился, примирился с тем, что Драхош «сбежал».

Я с пистолетом в руке стоял в одной из комнат райкома и думал, почему именно меня люди так ненавидят? Ведь раньше, хотя у нас и возникали разногласия, меня любили, я не раз это чувствовал. Очевидно, они возненавидели меня за то, что я насильно загонял их в кооператив. В те тяжелые минуты я все обдумал и понял до конца.

Ночью народ разошелся. Я вылез через дымоход на крышу, пробрался по улице не замеченный теми, кто был выставлен для охраны здания, и наконец на машине Красного Креста бежал тайком в деревню к родным жены. На другой день вечером — мы как раз ужинали — явились солдаты и штатские, чтобы арестовать меня. Мне не разрешили даже закончить ужин. В райцентр меня привезли на грузовике, изрядно избив по дороге. А там посадили в тюрьму. Несколько дней меня продержали в темноте, не давали ни есть, ни пить. Никто не заглядывал в мою камеру. Меня охранял молодой пограничник, с которым позже я подружился, но вначале он относился ко мне с большим недоверием.