Андре Камински - В будущем году — в Иерусалиме

— Видите ли, господин обервахмистр, — промямлил он по своему обыкновению, — наши связи с братом полностью прервались после довольно скандального происшествия…

— Все, что касается вашего брата, это сплошные скандалы, — в свою очередь прервал его полицейский, — он уверяет, например, что является крупным изобретателем…

Кровь ударила Яне в голову. С нее было довольно.

— Что скандального, собственно, находите вы в том, что человек является изобретателем? — спросила она с нескрываемым раздражением. — Эдисон, например, братья Райт, Маркони — все это известные изобретатели. Не будь таких людей, все мы до сих пор сидели бы на деревьях. Разве в наши дни стало предосудительным, когда человек ищет способы улучшить этот мир? Или вы полагаете, что мир наш столь совершенен, что и улучшать в нем больше нечего?

В столь неожиданно горячей защите Яны на фоне явного желания самого Лео дистанцироваться от родного брата жандарм уловил полнейший диссонанс и нескрываемую строптивость дамы по отношению к супругу. Что стоит за этим, полицейскому все еще было неясно. Он решил про себя, что самое время теперь подбросить в эти противоречия хорошенькую бомбочку.

— Хеннер Розенбах, — начал он, — так называемый изобретатель из Станислава, что находится в Галиции, гражданин еврейского происхождения, в настоящее время подозревается в намерении совершить террористический акт, к тому же, против Его Величества Франца Иосифа, кайзера австрийского. Нет никаких сомнений, что арестованный действовал по заданию сербского правительства. — Жандарм поднял глаза и пристально посмотрел на Яну. — Что скажете вы на это, мадам?

— Коротко и ясно, господин обервахмистр, — не мешкая ответила Яна, — тот, кто это утверждает, просто остолоп!

Лео был ошеломлен. Не тем, что против брата были выдвинуты столь страшные обвинения, — отнюдь! Он был ошеломлен вопиющей неуважительностью его супруги по отношению к государственному служащему, облаченному в соответствующую униформу.

— Ты с ума сошла, Яна! — закричал он. — Ты оскорбляешь господина обервахмистра и в его лице — все Австрийское государство, которое, истекая кровью, сражается против врагов. Сейчас же извинись!

— И не подумаю, — спокойно ответила Яна, — я никого не оскорбила. Ни этого полицейского, ни Австрийскую империю. Я только сказала, что лишь полный тупица может обвинять моего деверя в покушении на убийство кайзера, или его наследника, или вообще кого-нибудь. Не спорю, у нашего Хеннера есть множество недостатков, но он не преступник. Ты не согласен с этим, Лео?

Лео призадумался — как ответить на этот вопрос.

— Разумеется, никакой он не террорист, — пробубнил он, опускаясь в кресло и смахивая пот с кончика носа, — в конце концов, мы с ним из одного теста слеплены. Не исключаю, стащить что-нибудь, напридумывать, смошенничать, фальшивые деньги напечатать, наконец, — это еще куда ни шло. Но террористический акт учинить — нет, это совершенно исключено!

Однако унтерефрейтор еще не все свои козыри выложил на стол. Он приготовился к решающему прыжку, но прежде опрокинул стаканчик сливовицы, любезно предложенной ему придворным фотографом.

— Ну что ж, — выдохнул он, — если вы так уверены в невиновности вашего брата, вы должны быть готовыми поручиться за него — или не так?

Лео с сомнением посмотрел на Яну.

— Уверенность, господин обервахмистр, это одно, — ответил он, — а поручительство — совсем другое. Надеюсь, вы понимаете разницу…

— Где мой деверь? — строго спросила Яна, которую подобная «мужская» мелочность окончательно вывела из себя. — Я хочу это знать!

Унтерефрейтор вновь опрокинул стаканчик и, вытирая усы, произнес с эдаким наигранным еврейским акцентом:

— Или вы поручитесь за него, или он будет расстрелян.

От этих слов дрожь пронзила все тело и без того трясущегося от страха Лео. Он посмотрел на Яну умоляющим взглядом, ища у нее помощи.

— На-на-наши де-де-дела, — выдавил он из себя заикаясь, — и-и-идут не-не-неплохо, сла-а-ава богу! У-у-у нас есть не-не-которые сбере-ре-жения. Но до конца э-э-этого года мы до-должны…

— Не виляй хвостом, Лео, — перебила его Яна, гневно сверкнув глазами, — решайся лучше!

— Но у-у-у нас ведь есть долги, ди-ди-дитя мое, — снова залепетал Лео, — на карту по-поставлена на-наша честь — ты же зна-знаешь, о чем я го-говорю… И потом, мы еще не-не-не знаем, каких де-денег стоит наше по-по-ручительство…

Крепкая сливовица, похоже, жандарму понравилась.

— На вашем банковском счету, — ответил он, опрокидывая третий стаканчик, — есть приличная сумма — четырнадцать тысяч крон, господин Розенбах. Нам известно все, как я уже имел честь вам заметить. Итак, вы вносите залог в четырнадцать тысяч крон. Эти деньги будут для вас потеряны, если подозрения наши подтвердятся.

— Когда нужны вам эти деньги, господин обервахмистр? — спросила Яна решительно, не дожидаясь, покуда Лео соберется с мыслями.

— Приведение приговора в исполнение, почтенная госпожа, отложено до середины следующей недели.

Лео схватился за подлокотники кресла. Сердце его стучало так громко, что казалось, еще миг, и оно разлетится вдребезги.

— Этого я не переживу! — еле слышно произнес он.

Но на Яну все это не произвело, казалось, никакого впечатления.

— Если я правильно понимаю, — хладнокровно произнесла она, вплотную подойдя к мужу, — ты предпочел бы, чтобы его расстреляли?

Лео был на пределе сил. Слезы потекли по его щекам.

— Я должен вернуть мои долги, — простонал он в ответ, — я должен выдать замуж мою единственную дочь. Я вынужден надрываться, я… я…

— Прекрати этот театр, Лео! — оборвала его Яна. — Вот тебе перо. Подписывай вексель, и делу конец. Худшее мы уже пережили.

Наступило тридцатое декабря 1914 военного года. Ровно в полдень истекал срок погашения взятого лично Яной восемнадцатимесячного займа. Его условия исключали всякие компромиссы: деньги обратно или честь. Поскольку же денег не было — все они до последнего гроша вмиг испарились, перейдя в заклад за несчастного Хеннера, эта роскошная женщина не видела иного выхода, кроме как принести в жертву собственную честь, которая, в силу сложившихся обстоятельств, в тот памятный день оценивалась в шесть тысяч крон.

Коренастый секретарь барона Гутмана стоял в своем бюро перед зеркалом в позолоченной раме и подкручивал кверху кончики усов. Он был явно недоволен собственным отражением, ибо хорошо знал, сколь неприятна его внешность, эта лысина, эти испорченные передние зубы. И даже знаменитая Кельнская водичка, которой он освежил себя более обыкновенного, не смогла сделать его скучное, ничем не примечательное лицо хоть сколько-нибудь привлекательным.