Андре Камински - В будущем году — в Иерусалиме

Теперь у несчастного дяди Хеннера оставался только один-единственный выход. С тяжелым сердцем принял он решение отыскать Главного раввина Вены. По прихоти судьбы звали его Шрекман, и от самого имени этого людям становилось не по себе. Этот человек по имени Ужас ютился в полупустой каморке под самой крышей густонаселенного дома, насквозь пропахшего кошачьим духом и нафталином. Когда Хеннер, с трудом переводя дух, хватаясь за голые железные перила, карабкался по крутой лестнице на самую верхотуру, сердце его сжималось от предчувствия, будто винтовая лестница эта ведет в другой мир, откуда обратной дороги уже не будет. Перед его глазами то и дело бесшумно сновали какие-то бледные фигуры, похожие на серые тени пугливых привидений. Словно блуждающие ночные огни в густой топи болота, они невесть откуда появлялись и тотчас исчезали прочь. То тут то там внезапно со скрипом приоткрывались двери, из которых высовывались мертвецки бледные рожи, исполненные досужего любопытства. С придирчивой подозрительностью они ощупывали глазами несчастного старика с ног до головы, и от жуткой, леденящей душу неловкости Хеннер не раз порывался немедленно бежать отсюда, но куда? Куда бежать, если все пути к отступлению уже отрезаны? Он сам сжег за собой все мосты. Намеренно? Нечаянно? Ответов на эти вопросы он не знал. Одно бесспорно: некуда ему отступать. Некуда…

Наконец он добрался до самого верха и остановился. Дышал тяжело и прерывисто. В страхе и нерешительности потянул шнурок звонка. До тех пор, пока за дверью не послышались шаркающие шаги и она нехотя отворилась, прошла целая вечность. На пороге стоял человек с восковым лицом, суровым и отталкивающим, надменным, как устрашающий лик Торквемады, великого инквизитора Кастилии. Сам ангел смерти с длинными паучьими пальцами и тонкими губами. С бородой грязно-желтого цвета.

— Итак, друг мой, что дальше? — спросил он глухим голосом так, будто продолжил только что прерванный разговор.

Эти двое никогда не видели друг друга прежде. Ни разу в жизни не пересекались их дороги, но казалось, этот восковой сухарь, поросший ржавым мхом, хорошо знает, какие страсти привели к нему стоящего перед ним совершенно потерянного старика. Что он буквально раздавлен гнетущим положением, выхода из которого нет. Что этот жалкий старец лишился последней надежды, и уже никто на этом свете, включая его самого, не верит ему ни на грош.

Главный раввин лишь скользнул по Хеннеру беглым взглядом и сейчас же все понял.

— Итак, друг мой, что же дальше? — хрипло и глухо выдохнул он из себя не то вопрос, не то упрек.

Что дальше! Именно этот горький вопрос и был как раз главным источником страданий несчастного Хеннера. Ибо он понятия не имел — что дальше.

Шрекман жестом предложил ему войти в свое жилище, в котором, кроме двух стульев и стойки для носильных вещей, не было ничего.

Хеннер повиновался.

— Садись, друг мой, — сухо приказал отшельник, — садись и говори мне правду!

Откуда ему было знать, что перед ним — отпетый враль? Что за всю свою жизнь он не проронил ни единого слова правды?

Шрекман опустился на стул напротив. Он насквозь сверлил Хеннера колючим взглядом, и от этого спина неожиданного посетителя покрылась гусиной кожей.

— Что носишь ты в своей утробе — говори, несчастный!

— Ничего особенного, — засуетился Хеннер, — собственно, ничего…

— Не смей мне лгать, жалкий безумец!

— Мне очень стыдно, — потупился Хеннер.

— Хвала Господу! Если ты стыдишься, значит, ты еще не совсем пропащий. Итак, с чем пожаловал ты ко мне? Выкладывай все начистоту!

— Пережитки моего греха…

— Не юли, прямо называй свой грех. Как это делали наши предки!

— Это… Я не в силах произнести… Это крест…

Ангел смерти стал еще бледней:

— И ты посмел с крестом явиться к Главному раввину Вены? Как это понимать?

— Я вызвал дух моего покойного брата. И тут крест падает со стены и разлетается на части.

— Как ты его вызывал — какими словами?

— Просто… Как обыкновенно вызывают умерших…

— Я спрашиваю, какими словами ты звал его!

— Я… Я не могу вспомнить, господин Шрекман.

— Еще одна ложь, и я вышвырну тебя отсюда. Немедленно говори — какими словами звал ты его!

— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Это все.

— Это все! Такая малость! И что же ищешь ты в моем доме?

— Милости Господа, если это возможно. Я хочу обратно, господин Шрекман. Обратно.

— Что подразумеваешь ты под этим, друг мой? Обратно к нам или к тем, другим?

— Обратно к Иегове, господин Главный раввин. К живому господу, который даст мне новое сердце и чистый разум…

Шрекман резко поднялся и прошел к окну. Решительным и твердым шагом.

— Все возможно, — процедил он, не оборачиваясь, — в том числе — и возвращение к Всемогущему. Но я не советую тебе. Ты совершил девяносто девять ошибок. Не делай сотой!

— И это говорите вы — Главный раввин Вены?

— Глупец, да сам Господь отсоветовал бы тебе делать это, потому что Он любит тебя. Он любит всех своих детей, а неудачников — особенно.

— Именно поэтому у меня к Нему такое стремление, господин Шрекман.

— Знаешь ли ты, мой друг, какая это миссия? Чего стоит это — принадлежать к избранному народу?

— Я не хочу этого знать. Я хочу вернуться к еврейскому Богу. Большего мне не нужно.

При этих словах Шрекман резко повернулся, и из горящих глаз его на Хеннера, уже совершенно раздавленного, градом посыпались раскаленные стрелы гнева.

— Это особая награда — быть причисленным к служителям Иеговы! — заорал раввин, вздымая к небу иссохшие плети рук. — Не каждому такое дано — быть его слугой. Но Бог отметил нас всех, потому что Он наказывает нас.

— Я готов, господин Шрекман.

— В книге Иова сказано: блажен отмеченный Божьей карой. Не отвергай наказания Всемогущего, ибо Он и ранит, и врачует. Он бичует и исцеляет. В голодной нужде Он спасет тебя от смерти, а в лютой схватке — от смертельных ран, и ты не будешь знать страха опустошения, если в недобрый час оно постигнет тебя.

— У меня нет страха, господин Главный раввин.

— Это делает тебе честь, друг мой, но если ты — разумный еврей, оставайся христианином. Для твоего здоровья это полезнее.

— Но крест упал со стены — это ведь знак! Богу угодно, чтобы я вернулся к своей вере.

— Бог не вмешивается в такие дела, — язвительно проворчал Шрекман, — и вообще — Он ничего не хочет. Если бы ты покрепче вбил гвоздь в стену, этот крест и сейчас висел бы на своем месте.

Хеннер почувствовал себя обиженным.

— Видите ли, — попытался он оправдаться и осторожно перехватить инициативу в разговоре, — я — как это говорят — изобретатель. Я стою на пороге исторического перелома.