Вильям Козлов - Когда боги глухи

Вадим Казаков мало кого знал в Союзе писателей, и поэтому Николай посоветовал подарить свои книги Татаринову и попросить у него рекомендацию в Союз. Тому очень понравилась повесть о мальчишках военных лет, он об этом сообщил Ушкову и пригласил их с Вадимом к себе.

Вадим впервые был в квартире такого известного писателя, он смущался и больше слушал. Иногда в комнату заглядывала жена писателя — Анастасия Петровна. Вадиму пришлось несколько раз про себя повторить ее имя-отчество, чтобы не забыть. Грузная, большая и широкая в кости женщина со светлыми кудряшками на голове с неодобрением поглядывала на бутылку и, вставив в разговор две-три незначительные реплики, выходила. Один раз взяла рюмку мужа и демонстративно вылила содержимое в тарелку, потом поглядела на Ушкова — он был у них своим человеком, потому что писал книгу о творчестве Татаринова, — и сказала густым недовольным голосом:

— Не вздумай, Коля, за второй бежать — из дому выгоню!

— Тасенька, никто не собирается злоупотреблять, — мягко урезонил ее муж. — Ты нам лучше вскипяти чайку и подай айвового варенья. — Он перевел взгляд на гостей. — Тасенька у меня мастерица насчет разного варенья…

— Завтра же будешь меня ругать, что вовремя не остановила, — проворчала жена и вышла.

— Колюня, давай твою, — прошептал Тимофей Александрович.

Он залпом выпил и неожиданно громко запел: «Ох, туманы мои, растуманы…» Пропев один куплет, хитро улыбнулся в бороду и громко сказал:

— Талант для писателя — это, конечно, великое дело, но если у него еще и умница жена, то ему повезло вдвойне. Что бы я делал без своей Тасюни?

— И умнице жене надоедает, когда муж тянется к рюмке, — ворчливо заметила из прихожей Анастасия Петровна.

— Тасенька, завтра с утра сажусь за машинку! И стучу до обеда.

— Знаю я тебя… — Жена заглянула в комнату, окинула взглядом стол и строго уставилась на гостей: — Больше ни капли. А то прогоню я вас отсюда!

— Тасенька! — В мягком ласковом голосе Татаринова появились металлические нотки. — Не буди во мне зверя! — Он вздернул бороду, приосанился. — Ты знаешь, я в гневе страшен… — И весело рассмеялся: — Никто меня в этом доме не боится!..

— Лучше почитал бы новую главу из романа, — помягче сказала Анастасия Петровна. — Про Меншикова.

— Тащи ее сюда! — распорядился Тимофей Александрович. — Двадцать страничек, не больше, а то мои парни заснут.

— Ну что вы, Тимофей Александрович! — горячо запротестовал Николай. — Мы с удовольствием…

По пути сюда Николай говорил, что лишь бы старик не заставил их сегодня слушать новые главы, есть у него такая дурная привычка — вслух читать знакомым свои романы…

Слушая в течение часа монотонный голос Татаринова, Вадим изо всех сил старался не отвлекаться, но мысли все время уносились прочь. Все-таки крупные вещи предпочтительнее читать в другой обстановке и без публики. Борода Татаринова смешно шевелилась, он старался читать с выражением, но голос его все равно усыплял… И вот здесь, в светлой небольшой комнате, Вадим поклялся про себя никогда вслух не читать свои произведения. Это такая тоска, даже не верилось, что по времена Достоевского и Белинского писатели собирались у кого-нибудь и ночи напролет читали друг другу свои книги…

Петр Первый, стрельцы, царевна Софья, Меншиков — все это скользило мимо его сознания не задерживаясь. Вадим боялся, что Татаринов, когда закончит, естественно, захочет выслушать их мнение, а он вряд ли чего путного скажет…

Выручил Ушков, он детально разобрал главу — вот что значит критик! — похвалил писателя за сочный язык, сделал несколько дельных замечаний по тексту. А Вадим так и промолчал.

— Лучше Тимофея никто сейчас не пишет на исторические темы, — заметила Анастасия Петровна. Подавая на стол чай с вареньем, она ухитрилась убрать бутылку.

— Тася! — строго сказал Татаринов. — На посошок.

Пробормотав про себя что-то нелестное то ли в адрес мужа, то ли гостей, она принесла бутылку — там было ровно на три рюмки. Муж подозрительно посмотрел на нее, но ничего не сказал.

— Я прочел твою повесть, у тебя несомненный талант, Вадим, — на прощание обнадежил Казакова известный писатель. — Я буду на приемной комиссии и обязательно выступлю, а вторую рекомендацию возьми у Вити Воробьева, я ему уже говорил о тебе.

Воробьева Вадим знал — это тот самый талантливый писатель, с которым он познакомился на даче у Вики Савицкой.

— Ты писатель от бога, — говорил Татаринов, провожая их до дверей. — Да ты не качай головой, я истину говорю! Талант, Вадик, я за версту чую. Книжка твоя будет издаваться и переиздаваться.

— Ты, Вадим, не слушай его, — встряла Анастасия Петровна. — Он просто добрый сегодня…

— Тася! — сделал грозное лицо Тимофей Александрович. — Умолкни!

— Тише, дурачок, — понизив голос, сказала жена. — Внучку разбудишь!

— Я выступлю на комиссии, Вадим, тебя примут, — говорил тот. — Пусть только попробуют не принять!..

Вадима на приемной комиссии прокатили, Татаринова в этот день не было там, он уехал в Приозерск на дачу… Это было потом, в марте, а сейчас Вадим и Николай бодро шагали по ночному Кировскому проспекту и оживленно разговаривали. Уличные лампочки светили вполсилы, с темного неба сыпался голубоватый в свете фонарей мелкий снег, редкие машины оставляли на асфальте блестящие следы шин. Снег тут же их припорашивал.

— Кажется, ты понравился Тасюне, — говорил Николай. — Хорошо, что ничего своего не читал: она только муженька способна слушать. Другие ее раздражают. Кстати, и он других писателей не слушает.

— Я никак не мог сосредоточиться…

— Молодец, что промолчал, иначе в Тасюне нажил бы вечного врага, — рассмеялся Николай. — Она считает своего Тимофея гением.

— Тасюня, Тасюня! — сказал Вадим. — Ну ее к черту, как относится ко мне Татаринов?

— Не скажи, дружище! — возразил Ушков. — В этом доме все зависит от Тасюни: скажет дать тебе рекомендацию — он даст, скажет, ты дерьмо, — он поверит. Татаринов всю жизнь своей жене в рот смотрит. Что она скажет, то он и делает. Это все знают.

— Я не знал, — вздохнул Вадим.

— Ты еще многого не знаешь… Будь бы у тебя литературный папа или мама, тебя бы с одной книжкой под аплодисменты приняли в Союз. Читал повестуху Богусловского?

— Не смог, — ответил Вадим. — Как только можно такую ерунду печатать! Откровенное подражательство Хемингуэю: он сказал, она сказала, назойливый, примитивный так называемый подтекст. Это пародия, а не литература.

— А ты обратил внимание, что повесть сопровождена вступлением известной писательницы?

— Ну и что?

— Богусловского, еще не дожидаясь выхода книжки, приняли по журнальной повести в Союз писателей, потому что известная писательница — его «крестная мама».