Вильям Козлов - Когда боги глухи

— А я, выходит, бедный сирота: у меня ни «папы», ни «мамы» нет, — усмехнулся Вадим.

— Женись на дочери известного писателя или главного редактора журнала… Ты ведь знал Володю Маркина? Он бросил свою жену, уехал в Москву и благополучно женился на дочке редактора толстого журнала.

— Журнал толстый или дочка?

— Не имеет значения… Маркин давно принят в Союз писателей, печатается у тестя, выпускает книжку за книжкой, на них с ходу публикуются положительные рецензии, а у нас Володя не мог пробить жалкий сборник рассказов!

— Я думал, литература — святое дело, — помолчав, заметил Вадим.

— Литераторов-то развелось восемь или девять тысяч! А во времена Пушкина их не насчитывалось и ста пятидесяти… Девять тысяч! И все считают себя большими писателями, и все хотят печататься!

— Зачем же бездарей принимают?

— Бездарей и принимают, мой милый, бездари! Бездарности, они активные, пробивные, настырные, в игольное ушко, чтобы напечататься, влезут!

— А я, пожалуй, не уйду из АПН, — сказал Вадим. — Хотя и трудно совмещать журналистику и литературу.

— Иди, дружище, своим путем, — посерьезнев, продолжал Ушков. — Ты из тех, кому не нужны литературные покровители. Я недавно перечитал твою военную повесть, — честно, Вадим, у тебя настоящий талант. Он не сразу бросается в глаза, не ошеломляет, но твоя книжка заставляет думать, вспоминать, все зримо, о чем ты пишешь, к повести хочется снова и снова возвращаться… Я не пророк, но предсказываю, что твой путь в литературу будет трудным. Ты послал известным критикам свою книгу?

— Мне такое и в голову не пришло!

— Значит, тебя в лучшем случае не заметят, а могут и больно лягнуть в очередном обзоре. Нужно среди критиков друзей заводить.

— А ты? Вот и напиши рецензию.

— Я о детской литературе больше не пишу… Пусть твой путь в литературе будет трудным, но зато самым честным и благородным. Так что и впредь не лезь из кожи, чтобы понравиться какой-то глупой Тасюне! Я ведь хорошо знаю эту семейку: у Татаринова обаятельная улыбка, он искренне верит, когда хвалит, но все решает Тасюня! Тимоха считает, что у нее безошибочный нюх на людей.

— И ты о нем книжку пишешь? — упрекнул Вадим.

— Он сейчас в моде, потом, я действительно считаю его талантливым романистом. По крайней мере, три его романа мне нравятся. Он умеет создать фон той эпохи, у него сочный русский язык, захватывающий сюжет… О ком мне еще писать? Об именитых? О них и так в каждой газете, в каждом журнале пишут. Даже тогда, когда они молчат.

— Татаринова критики тоже вниманием не обходят, — заметил Вадим.

— Но в обойме-то знаменитых его нет?

— Подожди, ты ведь тоже написал книжку про именитого Славина? — вспомнил Вадим.

— За эту монографию меня и приняли в Союз писателей, — усмехнулся Ушков. — Кстати, ты подарил ему свою детскую повесть?

— Я с ним не знаком.

— И еще надеешься вступить в Союз писателей! — воскликнул Николай.

— Ты знаешь, мне уже что-то расхотелось, — хмуро уронил Вадим. — Как можно написать книгу о человеке, которого ты не уважаешь? Говоришь одно, а делаешь другое?

— Это политика, старина!

— Приспособленчество это, Коля, а не политика! От тебя такого я не ожидал.

— Я ведь тоже не сразу прозрел… — Николай ничуть не был смущен. — Путь к совершенству тернист и запутан…

— Пожалуйста, без демагогии!

— Славин — умный человек, у него большие связи, он знает, что нужно в данный момент, правда, писатель средний, но у него имя. Его, если можно так сказать, «сделали» друзья-приятели. А их у него тьма! Особенно в Москве. Он в редсоветах, комиссиях, член редколлегий журналов! Его все хвалят, прославляют. Недаром у него и фамилия — Славин. И нужно большое мужество, чтобы на него замахнуться! Так вот, старина, меня совесть замучила, что я славил Славина, и я решил написать книгу о Татаринове. Ведь Славин и наш Тимофей — враги.

— Ну прямо тайны мадридского двора! — покачал головой Вадим.

— Не минет сия чаша и тебя, — сказал Николай. — Правда, есть у нас в организации и такие, которые держатся подальше от всей этой мышиной возни, но таких мало. Им трудно печататься, о них совсем не пишут.

— Но они-то пишут, — заметил Вадим.

— Читатель раньше критиков разобрался, что к чему, — продолжал Ушков. — В потоке литературы безошибочно находит свежее, талантливое. И сколько ни подсовывай ему хваленых-захваленых, читатель выбирает настоящее, что волнует его, дает простор для размышлений. Кажется, еще Марк Твен сказал, что существует лишь единственный критик, чье мнение ценно для писателя, — это читатель.

— Ты меня обрадовал, что в этой огромной армии членов Союза писателей есть и настоящие литераторы… — вставил Казаков.

— Где ты сейчас живешь? — перевел Николай разговор на другое. Он знал о разрыве приятеля с женой.

— Есть в Ленинграде один замечательный человек, который ко мне хорошо относится уже тысячу лет, — ответил Вадим. — И зовут этого человека Василиса Прекрасная. Это просто замечательно, что такие люди существуют на белом свете. У тебя есть такой друг?

— А-а, это на Лиговке, — вспомнил Ушков. — Разве она еще не на пенсии?

— Циник ты, Коля, — с Грустью заметил Вадим. — Я толкую о душевной красоте…

— А разве есть такая? Я думал, это литературная метафора.

— Ты с Викой встречаешься? — вдруг спросил Вадим.

После того случая в Судаке они ни разу не затрагивали эту тему. Встретились через месяц как старые приятели. Ушков уже давно ушел из издательства, он работал старшим научным сотрудником в институте, защитил кандидатскую диссертацию.

— Я все тебя забываю спросить: чего ты тогда так неожиданно уехал из Судака? — помолчав, в свою очередь задал вопрос Ушков.

— Я просто подумал, что третий лишний.

— Ты же знал, что мы с Викой старые друзья.

— Ну а как бы ты представлял нашу жизнь втроем в Судаке?

— Что, ревность взыграла? — усмехнулся Николай. — Я думал, ты достаточно хорошо знаешь Вику.

— Выходит, мы с тобой пешки в ее руках?

— Она в шахматы не играет, — улыбнулся Николай.

— Я не люблю быть пешкой, — сказал Вадим.

— Она очень переживала, что ты тогда так уехал. Это было похоже на бегство.

— Так оно и было, — признался Вадим.

— Иногда приятно быть пешкой в руках королевы…

— Ты не ответил на мой вопрос: встречаешься с Викой?

— Иногда, когда она позвонит… Кстати, спрашивала про тебя. Твоя Ирина ей все рассказала — ну как ты ее застукал в мастерской с художником. Ты его даже на дуэль не вызвал?

— Если винить в изменах только мужчин, то нужно было у тебя, Коля, потребовать сатисфакцию.

— Ты же знаешь — я ни при чем.

— Тогда и он, этот художник, ни при чем. Ведь очень верно сказано: что толку убивать змею, если она уже ужалила.