Вильям Козлов - Когда боги глухи

Идея зимой поехать к нему на дачу почти за триста километров принадлежала Пете Викторову, он прожужжал все уши своему знакомому Пенькову, что, дескать, в тех краях можно приобрести у населения в глухих деревушках старинные иконы, самовары и прочие редкие предметы домашнего обихода. Для пущей убедительности показывал медный складень, выменянный на бутылку водки… На позеленевшем складне были изображены какие-то святые. Понимающий в этих вещах толк, Пеньков заявил, что такой складень стоит больше сотни. Они побывали в пяти деревнях, куда было можно проехать, свернув с шоссе, и после длительных переговоров приобрели два медных самовара, невыразительную икону на доске и высокий латунный подсвечник, в который верующие в церквах вставляют тоненькие свечки на помин души. В общем, улов был небогатый, и они решили плюнуть на это дело и заехать в деревушку, где жил Петин дед. Андрея предметы старины не интересовали, он поехал с ними просто за компанию. Его привлекло путешествие на машине.

Пока Петя и Пеньков вели в избах переговоры, Андрей сидел в кабине и читал журнал. У Петиного деда они намеревались отдохнуть, походить на лыжах и порыбачить с зимними удочками на озере. И вот авария… Не остановись на дороге стеклозаводский «КамАЗ», они вряд ли поехали бы в Андреевку, уж скорее постарались бы добраться до Петиного деда, но туда ни одна машина не шла, а торчать неизвестно сколько на станции техобслуживания им не захотелось.

Вихрастый шофер оказался разговорчивым, он дотошно выпытал у Андрея про его родичей, — оказывается, он дальний родственник Абросимовых — внук Леонида Супроновича, да и сам носит эту фамилию, а зовут его — Михаил. Правда, с братьями и сестрами он редко видится: многие не живут в Андреевке, лишь приезжают в отпуск на лето. Вадима Федоровича он хорошо знает, даже показывал ему свои стихи…

Андрей обратил внимание на руки Михаила Супроновича: корявые, все в трещинах, а улыбка на его лице была чем-то неприятной. Отбрасывая с глаз вихор, шофер пристально вглядывался в дорогу, губы его шевелились, будто он и про себя что-то шептал.

— Может, кого еще и застанешь в поселке, — сказал Супронович. — Много понаехало отовсюду, на днях хоронили Дмитрия Андреевича…

Андрей хорошо знал Абросимова, не раз был с ним на рыбалке на озере Белом… Значит, Дмитрий Андреевич умер, когда Андрей был уже в отъезде, иначе бы он знал.

— Помер-то он в Климове, но привезли хоронить в Андреевку, — словоохотливо рассказывал шофер, крутя баранку. — Такое дал распоряжение… Его батька-то, Андрей Иванович, тута похоронен. Говорят, в войну он немцам дал жару, а сын его — покойный Дмитрий Андреевич — командиром партизанского отряда в наших лесах был…

— Отец приезжал? — поинтересовался Андрей.

— Почитай, вся ваша родня приехала на похороны… — наморщил лоб, вспоминая, шофер. — Как же, твой батька был! Это точно! Я их вместях с Павлом Дмитриевичем в столовке вечером видел.

Дома Андрей сказал, что поедет к Пете в деревню на все школьные каникулы, — вот удивится отец, увидев его в Андреевке! Если он еще там. Грузовик с прицепом свернул у железнодорожного моста с шоссе на проселок. Здесь дорога была заснеженная, на обочинах громоздились кучи грязного, со льдом снега, оставшиеся после прошедшего грейдера, а дальше, за посадками, снег девственно-белый, чистый. Вздувшимися суставами на голых промерзлых деревьях налипли тяжелые комки. Впереди над лесом ширилась ярко-желтая полоска. Михаил Супронович заметил, что завтра «вдарит мороз». Андрей уже узнавал знакомые места: справа железнодорожная насыпь, за ней красивый луг с разбросанными по нему могучими соснами, а дальше — густой бор, в котором они осенью собирали крепкие боровички. Андрей раз принес сто двадцать штук, один к одному. Помнится, Григорий Елисеевич Дерюгин восклицал: «Ой-я! Сколько наколупал! Прямо-таки чемпион! Завтра разбужу тебя пораньше — и снова в лес». Старательно почистил грибы, нанизал их на алюминиевую проволоку и положил сушиться на крашеную железную крышу, а потом ссыпал в мешочек, чтобы осенью увезти в Петрозаводск. Когда он об этом рассказал в Ленинграде родителям, отец рассмеялся, мол, Дерюгин и с ним проделывал точно такие же штуки: поахает, похвалит, а сушеные грибы уберет себе в мешочек… Мать возмущалась и корила Андрея, что домой не привез ничего…

— У меня нога заболела, — сказал Петя. Распухшая, с кровоточащей ссадиной бровь придала его широкому большеротому лицу зловещее выражение. Кажется, у него и нос малость раздулся.

— Это всегда после аварии, — жизнерадостно заверил Супронович. — Сначала ничего не чувствуешь, а потом только успевай считать синяки да шишки1 Я разок на мотоцикле турманом летел через дорогу.. — И он принялся живописно рассказывать об аварии, которую потерпел на климовском большаке прошлой осенью.

Мальчишки молчали, каждый думал о своем. «КамАЗ» с ревом преодолевал колдобины, их подбрасывало, сталкивало друг с другом, а Михаил — как тот самый конь, который, почуяв дом, все прибавлял и прибавлял ходу.

— А вот и наша Андреевка! — громогласно возвестил он. — Гляди, дымок из нашей трубы! Мать оладьи печет. Знает, что я их люблю.

Прогрохотал под колесами мост через Лысуху, мелкий сосняк расступился, и впереди показались черные деревянные дома с заваленными снегом крышами, меж ними величественно возвышалась каменно-кирпичная водонапорная башня. На круглой крыше ее со снежной шапкой и тонким громоотводом солнечно блистали круглые застекленные окошки.

— Людей ой сколько много было на кладбище, — бойко рассказывала Лариса Абросимова, стоя у земляного холмика, заваленного перевитыми черными лентами венками с искусственными цветами. — Папка сказал, что летом надгробие установят. Мраморное.

Свежая могила выделялась ярким желто-зеленым пятном среди заваленных снегом остальных могил. К ней была протоптана широкая дорога, желтые комки земли испещряли кругом снег, Андрей и Петя стояли с непокрытыми головами и смотрели на могилу. У самого красивого венка бронзовой краской на черной ленте было написано: «…районного комитета КПСС…» Лента смялась, свернулась трубкой, и дальше было не прочесть. На других венках бросались в глаза лишь отдельные слова. Юность и смерть — несовместимы. Мальчишки и девочка стояли у могилы, но остро ощущать потерю и самую смерть они не могли. Смерть казалась чем-то нереальным, невсамделишным, но сырой запах земли, чуть слышный звон жестяных листьев на венках, трепетание на холодном ветру траурных лент настраивало на печально-торжественный лад.

Андрей мучительно старался вызвать в памяти лицо Дмитрия Андреевича и не мог: лицо смазалось, расплылось. А вот грузную высокую фигуру Абросимова он помнил, слышал его густой хрипловатый голос. Он знал — потом все восстановится в памяти, но сейчас лицо покойного ускользало от его внутреннего взора.