Мати Унт - О возможности жизни в космосе

— Ну да! Нет коллектива, и не надо! Но так же нельзя расходиться! Что вы за люди?

— А себя ты забыла?

— Ну, ладно! Что мы за люди? Какая школе память от нас? Как свора собак, честное слово!

Класс опять закричал. Анне подняла руку. Карин это заметила.

— Тише! Пусть скажет Анне!

— Я не собираюсь произносить речь. Я только хочу сказать, что Карин права. Что у нас за класс такой? Честное слово! Иногда встретишь на улице своего одноклассника, смотришь и думаешь, как будто где-то его видела… и это все. Нельзя так.

Она села.

— А что же ты тогда воображаешь! — закричал кто-то. — Неизвестно, за кого ты себя принимаешь… с такими, как мы, тебе и разговаривать не о чем.

— Что за «мы» и «вы»!

— Что ты предлагаешь? — спросила Урве.

— Мы все вместе должны провести какое-нибудь мероприятие. Как вы считаете? Совершенно серьезное. Я предлагаю устроить литературный суд.

— Суд? Над кем?

Карин задумалась.

— Что-нибудь современное и злободневное… Что было бы… Ну… Например, устроим суд над войной?

— Идет! — закричал Харри.

Тийт играл в скептика до конца.

— Детская игра… Что вы знаете о войне? И какое ваше дело?

— Замолчи! — закричала Карин. — Это дело каждого.

— Делайте, как хотите, — вздохнула Ирма.

— А ты в это время будешь прыгать в высоту, да?

— Ты, Анне, сиди себе за своим роялем.

Класс настроился воинственно.

Карин перешла к делу:

— Эда, а ты как считаешь?

Эда встала и равнодушно произнесла:

— Я никак не считаю.

— Что?

Аарне посмотрел на Эду и тоже удивился. Ее карие глаза были страшно пусты, и казалось, что в любое мгновение в них могут появиться слезы.

— Что ж, ладно…

Эда села и закрыла лицо руками. Она не плакала.

— Андо, а ты чего сидишь? — неожиданно спросила Карин. — Что ты думаешь?

Андо усмехнулся.

— Я ничего не думаю.

— Ничего? Ты в нашем классе учишься?

Андо не ответил, и Карин махнула рукой.

— Хорошо. Это дело мы проведем. Так, что… Ах, да. Сценарий напишет Аарне, найди себе помощника и…

— Я?

— Да, да, ты. Не кривляйся. Собрание окончено.

Все разбежались.

— НА САМОМ ДЕЛЕ Я НИЧЕГО НЕ ЗНАЮ О ВОЙНЕ.

Аарне сел в кресло. Свеча горела уже четвертый вечер. На потолке дрожали расплывчатые тени.

Индрек сидел напротив. На нем была ярко-зеленая рубашка, делавшая его загорелое лицо еще темнее. В комнате было тепло.

— У тебя здесь как в мистерии, — улыбнулся Индрек. — Нечто очень романтичное… Совсем как…

— Т-с-с… Тетя на кухне. Романтика? Нет, пусть уж лучше мистерия. Почему ты не отвечаешь?

— Ты же ничего не спрашиваешь.

— Нет, я спросил. Например, могу ли я говорить о войне? У меня о войне нет никакого понятия.

— Ты об этом литературном суде?

— Да.

— Учти, что никто из нас не знает о ней больше, чем из книг… А их сколько хочешь… Барбюс, Бек, Ремарк, Хемингуэй, Симонов, Шолохов. Больше не помню сейчас…

— Все из книг, все… А теперь еще по приказу коллектива я должен сам стать писателем! Я только слышал… — Аарне закинул ногу на ногу и опустил голову на спинку кресла. — В ту ночь, когда я родился, кругом были пожары. Этого я, конечно, не помню, и это чисто для иллюстрации. Мой отец погиб на войне. Я не знаю о нем ничего. Мать об этом никогда не говорит. Только тетя Ида говорит, что он был в эстонском легионе… Тетя Ида, кажется, любила его больше всех… Я знаю лишь то, что он мой отец и что он испортил мою чистую анкету…

Индрек махнул рукой.

— Ерунда!

— Конечно, ерунда… Для меня война всегда останется абстрактным понятием… И этот наш вечер тоже ничем не сможет помочь…

Друг покачал головой.

— Знаешь, твой разговор тоже ерунда. Мы ведь играли деревянными ружьями и танками…

— Да. Но мы начинаем забывать. Даже те, кто был на войне, и они… Мы уже не понимаем размеров бедствия, мы уверены, что войны не будет… Слишком уверены.

— Может быть, — ответил Индрек, — но разве из-за этого нужно сидеть в подвалах и дрожать?

Аарне подумал, что все это ужасное умничанье. Зачем об этом говорить? Война? Что же делать? «Бороться», — говорят все. Так говорят газеты. Все. «Внесите свой вклад в дело защиты мира».

— Что это значит: внести свой вклад в дело защиты мира?

— Это? Это значит, что нужно бороться.

— Час от часу не легче!

Индрек уже не улыбался.

— Наше государство борется за нас. Мы только принимаем то, что нам дают, и еще ворчим. В школе я два раза голосовал за мир. Поднимал руку, и все. Что это за борьба, черт возьми!

— У тебя есть лучшее решение? — спросил Аарне. Индрек закрыл глаза и потянулся. Затем сел как раньше, пощипывая порвавшуюся обивку дивана.

— Ты сам только что высказал красивую газетную фразу. Но точнее было бы: своим трудом внести вклад в дело защиты мира. Не усмехайся…

— Я не усмехаюсь, — ответил Аарне. — Только мне эта фраза ничего не говорит.

Индрек взял подвернувшийся под руку карандаш, провел на листе бумаги жирную линию, затем вторую и стал рассеянно штриховать лист. Наконец он поднял голову.

— Труд… об этом всегда говорят! Запомни: труд!

Аарне ждал.

— Что дает труд?

— Человек трудится, и он счастлив. Он не хочет убивать.

— Перестань, я не ребенок. Но все-таки? Ведь все решает сила. Если ты сильнее, я пытаюсь тебя обогнать, и наоборот, не так ли? Вот тебе и борьба за мир.

— Ты иронизируешь?

— Нет.

Молчание.

Вдруг Аарне спросил:

— Скажи честно, ты веришь, что будет война? Только честно.

— Нет.

На улице поднялся ветер.

Вы правы. Я иногда боюсь. Особенно по ночам, когда метель и над дальними просторами мчатся огромные снеговые тучи. В лесах растут сугробы; чудится, будто кто-то плачет между старыми деревьями, плачет и не может найти дороги к солнцу. И это правда: я боюсь тогда, и ты боишься, но не стоит говорить об этом. Зачем об этом говорить? Не надо, правда, не надо. Мы и сами это знаем.

— Как ты можешь быть в этом уверен? Ты можешь?

— Да.

— Как?

— Войны, во всяком случае, кончились, — сказал, наконец, Индрек. — Технический прогресс достиг такого уровня, что может быть еще только одна война. Коллективное самоубийство, при котором прогресс уничтожит своих создателей.

— И ты уверен, что этого не произойдет?

— Уверен.

— Почему? Как ты можешь быть уверен?

Индрек улыбнулся:

— Я верю совершенно естественно.

Аарне неожиданно ударил кулаком по столу и вскочил.

— Черт побери!

— Что с тобой?

— Этот дом сведет нас с ума. Неужели ты не понимаешь? О чем мы болтаем?

— Который час? — спросил Индрек.

— Полдевятого.

Аарне распахнул одну дверь, затем вторую, третью. Метель ворвалась в коридор. Входная дверь ударилась о стену. На столе дрожали листы бумаги, колебались тени. Индрек посмотрел на Аарне, не понимая, что с ним. Аарне улыбался. Его волосы были растрепанны.