Сара Бергман - Парадиз

Наверное, что-то сказала, но стояла спиной, и Дебольский видел только длинные пряди мокрых волос на мокром пиджаке.

Сигизмундыч ничего не ответил. Как-то тяжело нахмурился.

И взял подношение в блестящей фиолетовой обертке.

Но есть не стал: положил на стол. И пока Зарайская почти час сидела у него в кабинете, эскимо таяло и таяло в обертке, теряя форму, расплываясь.

Сигизмундыч вдруг стал хмур и будто растерян. Сдвигал к переносице широкие мохнатые брови, то и дело потирал шею и передвигал папки на столе. Очевидно, не гневался.

А лицо Зарайской было спокойно. И даже умиротворено. Она сидела, откинувшись на спинку кресла для посетителей. И вытирала мокрые волосы где-то найденным и принесенным Жанночкой вафельным полотенцем, уже насквозь мокрым. Закинув ногу на ногу, поигрывала полуснятой туфлей.

Все ушли на обед — вернулись, — а Зарайская еще не вышла. Только часам к двум она оставила шефский кабинет и его самого — озабоченно хмурящегося, барабанящего пальцами по столу.

И опять никому ничего не сказала. Принялась обзванивать баеров, составлять списки, гонять по делу и без Жанночку. Будто нарочно не дав никому с собой заговорить.

Только вечером, выходя из конторы, Дебольский увидел ее незанятой — у продажных автоматов.

Зарайская снова с нервной поспешностью бросала в щель монеты. Но была не одна.

С ней стоял Азамат — Дебольский покопался в памяти и припомнил имя этого парня. Баер с первого этажа. Кажется, он даже проходил по спискам на один из тренингов Зарайской. Впрочем, о работе говорили вряд ли.

Это всегда видно.

Когда зачинается служебный роман, его участники всегда делают это в секрете. Иногда в секрете от себя. Но коллеги видят сразу. Этого невозможно не заметить. Стоит людям начать флиртовать на работе, и их поведение сразу меняется. Дебольский много раз видел, как ведет себя женщина, когда ей нравится мужчина. Когда это не разговор, а флирт, она сразу подбирается, расправляет плечи, втягивает живот. И начинает громко, нарочито смеяться. На что сразу обращают все. Со стороны выглядит фальшиво и комично.

Изнутри — нет.

Такая пара много спорит, а потом и скандалит. По любому рабочему поводу они будут цеплять друг друга. Зато неизменно вместе выходить из кабинета — даже просто за водой к кулеру.

До тех пор, пока — к облегчению и смутной, неприятно грызущей зависти коллег — не трахнутся.

Когда работники видят, как их коллеги танцуют этот брачный танец, они негодуют. Потому что каждому — подсознательно — тоже хочется. И эта мелочная зависть нашептывает: они развлекаются, а ты делаешь их работу (даже если занят чтением дешевых романов в ноутбуке), там не кончится ничем хорошим (хотя какая тебе в сущности разница?)

Азамат — высокий татарин, с зачесанной наверх челкой — низко наклонялся к Зарайской, говорил что-то и смеялся. И Дебольский с тем же неудовольствием, которое испытывают все при виде флирта на работе, отметил, что мужик привлекателен для женщины.

Щеки Зарайской — всегда бледные, почти бесцветные — покрылись легким румянцем. Она едва слышно смеялась, скрестив ноги в щиколотках и раскачиваясь на каблуках. И видимо машинально разбивала пальцами высохшие и слипшиеся пряди длинных волос. Они проскальзывали в ее тонких ладонях, свет преломлялся и искрил. А щеки ее теплели.

Дебольскому подумалось: почему? Что она находит в этом?

И он с безжалостной беспардонностью разбил пару.

Подошел громко, не таясь, но они, увлеченные друг другом, этого не заметили. А может, не заметил один Азамат.

— Извините, — сухо бросил Дебольский, указывая на автомат, а мужчина вздрогнул от неожиданности.

— Да-да, конечно, — стушевался он. Тоже покраснел — и это было смешно. — По… до завтра, — еще забавнее сбился, не решив, как попрощаться с Зарайской, и передумав на полуслове.

А она, будто уже забыв о его существовании, легко мазнула по воздуху узкой, будто прозрачной, ладонью:

— Пока.

Она смотрела на Дебольского. Уголки ее губ чуть приподнимались, но выражения равнодушных и вместе с тем выжидательно любопытных глаз было не разобрать.

Натянулась пауза, которую сбил пискнувший автомат — Зарайская вспомнила о нем, обернулась нажать кнопку. И в ответ тот с грохотом выплюнул еще одну бутылку минералки.

— Так что там, у Попова? — спросил Дебольский.

Она еще в полунаклоне, с пластиковым бутылочным телом в руках, подняла голову:

— Ничего, — и глаза ее стали туманно беспросветны.

Похоже, она не понимала, что Сигизмундыч под горячую руку вполне мог и уволить Ваньку, такие случаи самодурства у них уже были. А Зарайскую это, казалось, совсем не беспокоило — она чуть улыбнулась и снова повторила:

— Ничего, — мимоходом глянув на Азамата, выходящего в крестовину дверей и тоже обернувшегося — взглянуть на нее.

Дебольский поймал этот взгляд:

— Он с тобой заигрывает?

Зарайская задумалась на мгновение, оценивая, потом утвердительно кивнула:

— Я ему нравлюсь.

— И что будет? — спросил Дебольский, пропуская ее вперед, в крестовину дверей. На мгновение они снова, как утром, окунулись в молчаливый тет-а-тет.

— Будет роман.

— А потом?

Зарайская вышла, оказавшись на улице, поспешно достала из кармана блистер с таблетками. Принялась лущить фольгу, покрывающую круглые, прозрачно-белые пазы: один, второй…

— А потом — ничего, — легко пожала плечами она и улыбнулась.

— Откуда ты знаешь? — чуть резковато спросил Дебольский. Пожалуй, раздражение в нем вызвала сама констатация того, что еще не случилось.

Третья, четвертая.

— В конце всегда ничего не бывает.

Она запрокинула голову и горстью, так, как едят первые ягоды малины — красные, духовитые, прямо с куста, — запрокинула в рот таблетки обезболивающего. И быстро запила водой.

Дебольский почему-то задумался о малине и о лете.

И не заметил, как она вдруг тронула его за рукав.

— Саш, ты позвони ему вечером.

— Кому? — не сразу понял он и подумал об Азамате.

— Ване. Попову, — сказала она.

И побежала вниз по лестнице, торопливым речитативом застучали каблуки. У входной группы уже ждало такси.

Зачем-то — он сам не мог бы объяснить зачем — Дебольский принес палочку от эскимо домой. Скорее всего, не нарочно — просто машинально сунул в карман, вместо того чтобы выкинуть. А когда раздевался — нашел.

А потом поймал себя на том, что, лежа перед телевизором и бездумно глядя в экран, крутит ее в пальцах. Палочка была обычная: белая, плоская, с черным ободком налета, оставленного шоколадом. Такая же, как миллионы других. Как те, что раскидывал по дому Славка.

Ему снова почудился запах женщины. Горько-сладкий аромат, источаемый складками юбки, их гладкая шершавость на щеках. Дебольский провернул палочку в пальцах: черный ободок скрылся из глаз — оказался на другой стороне. И он почувствовал вкус. Удушливый, солоноватый вкус возбужденной женщины, ее вязкую, нетерпеливую влажность. В пальцах ощутил нервные подергивания бедер, в кончике языка — горячую пульсацию.