Ярослав Ивашкевич - Современные польские повести

Итак, Барыцкий в стороне, ибо в главной роли выступает Ганна, спутница жизни. Совместная, неожиданно решающая поездка. Ехали снимать растяпу — начальника строительства, причем дело заключалось уже не в самом акте разжалования, а в каком-то сложном почти расследовании. Докой по этой части была Ганна. В такой же, как нынешний, день — чересполосица полей под пологом дождя — их машина (уже не «виллис», а БМВ) застряла вечером в грязи ухабистой дороги, обозначенной на карте как шоссе первой категории, и они побрели, накрывшись трофейной немецкой плащ-палаткой, в сторону ближайших строений. Было холодно, Ганна стучала зубами. В крайнем доме хозяин, мрачный верзила в рубашке без воротничка, поглядывал на них с ненавистью, но устроил на ночевку в душноватой горнице, предоставив два супружеских ложа под святыми образами. Поужинали яичницей с колбасой, выпили самогону, хозяин просветлел лицом, когда Зарыхта щедро с ним расплатился, а водитель тем временем топал в ближайший городок за тягачом, который лишь утром вытащил автомобиль из трясины.

Зарыхта сунул под подушку свой огромный пистолет, с которым не расставался — такова была тогдашняя мода. Пистолет пропал ни за грош. Когда его отбирали перед арестом, выяснилось, что нечищеный канал ствола проржавел, Зарыхта ни разу из него не выстрелил. Но возил всегда с собой по скверным дорогам, засовывал на разных привалах под подушку.

Раздевались они в темноте, взвинченные, лежали рядом и не засыпали. Зарыхта слышал дыхание Ганны, она дрожала. «Тебе холодно?» Изменившимся голосом она ответила, что, напротив, жарко, душно. Он почувствовал ее беспокойство, подумал, что, наверное, ей страшно в этом доме на краю поселка… Но она шла первой по их тропе и, как всегда, вела его. Почему бы нет? — подумал он. Протянул руку и прикоснулся к ее обнаженному плечу. «Бедняга водитель, — сказала Ганна. — Мы ничем не можем ему помочь. Да и незачем было бы идти втроем. Впрочем, разве это теперь важно?» Разгоряченный, как мальчишка, мечтающий потерять невинность, он притронулся к ее груди, сквозь шелк рубашки ощутил упругость соска. Так, — подумал он, — ты создана для меня. «Что? — спросила Ганна. — Что ты говоришь?» Зарыхта подмял ее под себя, услыхал вздох, их первая счастливая минута ошеломила его. А когда откинулись на плотно набитые пером подушки, им стало ясно, что они давно ждали этой минуты.

— Наконец-то, дурачок… — прошептала Ганна.

Магистр Марцелий Собесяк из соцбытового отдела, прозванный в министерстве — не без иронии — «массовиком-затейником», ранняя пташка, человек, заботящийся о своем здоровье и вообще педант, вдобавок, что уж тут скрывать, сибарит, ровно в десять вкушает второй завтрак. То же самое происходит и сегодня. Из ящика письменного стола он достает пластмассовый подносик и выкладывает на него два больших помидора, две булочки с маслом и полендвицей и великолепный, покрытый пушком персик. Стакан чаю, крепко заваренного горького «липтона», уже ждет. Теперь секретарша (пожилая симпатичная дама, ибо Собесяк предпочитает именно таких секретарш, по крайней мере не будет сплетен, лучше позволить себе сто романов вне учреждения, нежели один невинный флирт на работе!) никого не соединит с ним по телефону и не впустит просителей. Пятнадцать минут — разрядка для магистра Собесяка!

Но сегодня после первого же глотка звонит телефон. Магистр не особенно любезно осведомляется:

— Чего еще?

— Вызывает министр, переключаю.

Вполне достаточно, чтобы отбить аппетит.

— Коллега Собесяк, — говорит невеселым тоном министр, — Барыцкий тяжело ранен в автомобильной катастрофе. Лежит в больнице в Н. Займитесь этим. Организуйте что нужно.

— Слушаюсь, пан министр!

— Сами понимаете, больница захудалая! Свяжитесь с центральной клиникой, пусть сделают что можно. Ссылайтесь на меня, в случае необходимости звоните прямо мне. Необходимо сообщить семьям. И так далее. Есть еще… пострадавшие. Ясно?

— Так точно, пан министр.

— Тогда принимайтесь за работу, коллега Собесяк. Энергично!

Барыцкий тяжело ранен в автомобильной катастрофе! Почему от этого известия сердце магистра Собесяка забилось учащенно? Возбуждение, которое его охватывает, столь необычно, что он сам этому удивляется. Ведь, в сущности, кто ему Барыцкий? Ни сват ни брат. Однако эмоции — пожалуй, это наиболее точное определение — не дают магистру завершить завтрак. Кусочек хлеба словно разбухает во рту. Барыцкий! Ну и ну! Теперь начнется, — думает Собесяк и все отчетливее испытывает волнение — да, именно так можно это назвать, — волнение болельщика, который наблюдает за развитием острой, драматической ситуации у ворот во время решающего матча. У чьих ворот? Наших? Или противника? Пока Собесяку известно лишь одно: старик тяжело ранен. Этот динамичный человек, именующий себя организатором-виртуозом («экскурсий и маевок», как добавляют вполголоса его оппоненты, завистники и вообще злые языки), кладет телефонную трубку, вздыхает и озабоченно косится на разложенный перед ним завтрак. Теперь главное — спокойствие. Продумать каждый шаг. Ведь и задача, которую поставил перед ним сам министр, отнюдь не так проста, как могло бы показаться. Барыцкий тяжело ранен! Как это аукнется здесь, в министерстве?

Прежде всего в соответствии со своим знаменитым научным подходом к вопросам организации на листке огромного блокнота, который сослуживцы полушутливо-полусерьезно называют «мой феноменальный блокнот», магистр набрасывает диспозицию предстоящей акции. Красным фломастером выводит печатными буквами: больница. Рядом ставит большой знак вопроса. А ниже уже обыкновенной черной шариковой ручкой записывает:

медикаменты

транспортные средства

специалисты

Потом снова красным фломастером:

Кто еще?

А под этим — наименее приятное слово, разумеется, опять красными буквами:

Жены (!?)

Еще одна минута сосредоточенности. Если Барыцкий попал в серьезную авантюру, то в министерстве назревают серьезные персональные изменения: оправится он или нет, все равно человека его возраста вряд ли будет терпеливо дожидаться его креслице. Итак, кто же будет наследником престола? И как изменится расстановка сил, взаимоотношения, группировки?

По профессиональной привычке (магистр — психолог, хотя диплом писал на социологическую тему), так вот, по профессиональной привычке Собесяк еще предается самоанализу. Вывод поразительный: ворота все-таки другой команды. Может, и не противника, но и не своей. Барыцкий! Мысль, что этому грозному деятелю конец, не вызывает досады. Совсем напротив: магистр испытывает скорее приятное возбуждение. Старик сошел со сцены. Его место опустело. Освободилось для кого-то помоложе. Собесяк легче устанавливает контакт с людьми своего поколения. К тому же теперь время молодых. Собственно, в каком возрасте был Барыцкий? На вид — предпенсионном. Придет более молодой, молодых я всех знаю, с молодыми проще. Только внимание, пан Собесяк, держи ухо востро! На крутых виражах истории надлежит следить за каждым движением, за каждым словом!