Ярослав Ивашкевич - Современные польские повести

Нелегко было выжать из Кана сведения о том, что произошло в Неаполе между ним и Свифтом, ведь у американской полиции не было ни малейших оснований для возбуждения дела. Ни Свифт, ни Кан не совершили никакого преступления, оба благополучно вернулись в Штаты, Свифт по-прежнему возглавлял свою фирму, но итальянская сторона настаивала на необходимости получить их показания в надежде, что Кану известны какие-то подробности, которые прольют свет на все загадочные события. Кан поначалу ничего не хотел говорить; лишь после того, как его частично ввели в курс дела и заверили, что все будет сохранено в тайне, он согласился дать письменные показания.

Протокол разочаровал итальянскую полицию. Свифт принял Кана наилучшим образом, правда, сперва удостоверившись, что за дверью стоит именно он. С некоторым смущением признался ему, что в последние дни натворил «глупостей», так как его отравили. Вел он себя совершенно разумно, а номер не покидал, так как утратил доверие к своему детективу: он считал, что тот «переметнулся на другую сторону». Показал Кану страничку письма, в котором кто-то требовал от него двадцать тысяч долларов, угрожая в противном случае отравить его. Письмо он якобы получил еще в Ливорно и напрасно пренебрег опасностью, потому что на следующее утро после срока, назначенного для откупа, почувствовал такую слабость, что едва встал с постели. Полдня его мучили головокружения и галлюцинации, и он, по возможности быстрее собрав вещи, переехал в «Эксельсиор». Он не надеялся, что ему так просто удастся избавиться от шантажистов, и поэтому нанял детектива, но не сказал ему сразу зачем, рассчитывая сперва приглядеться к этому, в сущности, чужому человеку, «подвергнув его испытанию» и ведя с этой целью определенный образ жизни.

Во всем этом была какая-то логика, непонятно было только, почему Свифт остался в Неаполе. Правда, он твердил, что сероводородные ванны благотворно воздействуют на его ревматизм и он хочет закончить курс лечения. Поначалу аргумент этот убедил Кана. Но, поразмыслив над рассказом Свифта, он счел всю историю маловероятной. Сомнения усилились после того, что он услышал от прислуги гостиницы о поведении Свифта. На самом деле, было странно, что Свифт устраивал пьянки с подозрительными женщинами, только чтобы испытать детектива. Кан сказал об этом Свифту прямо в лицо. Тот признал его правоту, но повторил, что действовал не всегда осмысленно, поскольку его отравили. И тут Кан, почти уверившись, что его приятель страдает душевной болезнью, решил как можно скорей доставить его в Штаты. Он оплатил счет в гостинице, купил билеты на самолет и не отходил от Свифта, пока они вместе не упаковали чемоданы и не отправились в аэропорт.

По некоторым деталям в рассказе Кана можно было догадаться, что Свифт принял эту самаритянскую помощь не без сопротивления. Прислуга гостиницы также подтвердила, что перед самым отъездом американцы крупно повздорили. Однако применил ли Кан наряду со словесными аргументами и насилие или нет, — ждать от него разъяснений было бесполезно. Письмо Свифту с угрозами — единственная улика — пропало: Кан видел только его первую страничку и запомнил, что оно было отпечатано довольно-таки нечетко, поскольку это был не первый экземпляр, и что английский текст изобиловал грамматическими ошибками. Свифт, которого он уже в Америке спросил о письме, рассмеялся и открыл ящик стола, чтобы дать его Кану, но письма там не оказалось.

Сам Свифт категорически отказывался отвечать на какие бы то ни было вопросы, связанные с пребыванием в Неаполе. Специалисты сочли, что полученный материал — какая-то мешанина из подлинных и абсурдных фактов. Печатание шантажирующего письма через несколько листков толстой бумаги — способ затруднить идентификацию машинки, на которой отпечатан текст. Метод довольно новый, широкая публика о нем не знает. Это как бы указывало на подлинность письма. А вот поведение Свифта — дело другое. Человек, которого шантажируют и который верит, что угрозы начинают осуществляться, так поступать не станет. Поэтому эксперты решили, что здесь переплелись шантаж, попытка получить выкуп, сделанная в Ливорно кем-то из местных (об этом свидетельствовал скверный английский язык письма), и временный приступ помешательства. Если даже так это и было, то включение дела Свифта в контекст общего расследования только затемняло все вместо того, чтобы внести ясность, поскольку так называемое помешательство Свифта по своему характеру совпадало с типичным для всех случаев ходом болезни, но налицо была и реальная угроза.

Следующий случай касался швейцарца Франца Миттельгорна, прибывшего в Неаполь двадцать седьмого мая, и отличался от остальных тем, что Миттельгорна хорошо знали в пансионате, в котором он остановился: он бывал здесь ежегодно. Состоятельный владелец большой антикварной лавки в Лозанне, старый холостяк, он славился своими чудачествами, которые терпели, поскольку он был завидным клиентом. Он занимал две смежные комнаты, одна из которых служила ему кабинетом, другая спальней. Перед едой он каждый раз с помощью лупы исследовал чистоту тарелок и приборов, требовал готовить ему блюда по его собственным рецептам, потому что страдал пищевой аллергией. Когда у него распухало лицо, что бывает при отеке Квинке, он вызывал повара и устраивал ему публичный разнос. Официанты утверждали, что Миттельгорн, помимо их ресторана, посещал дешевые городские кафе; он обожал противопоказанный ему рыбный суп и нарушал диету, а потом закатывал скандалы в пансионате. Во время своего последнего там пребывания он несколько изменил образ жизни, потому что еще зимой начал испытывать ревматические боли и врач прописал ему грязевые ванны. Он принимал их у братьев Витторини. В Неаполе у него был постоянный парикмахер, который приходил к нему в пансион и при этом стриг и брил Миттельгорна его личными инструментами, так как тот не признавал бывших в употреблении бритв и расчесок. Узнав в последний свой приезд, что парикмахер больше не работает, Миттельгорн пришел в ярость и успокоился, лишь подыскав себе нового доверенного цирюльника.

Седьмого июня он потребовал развести огонь в камине. Камин служил украшением большей из его комнат, и его не топили, но никто не ждал обычно, чтобы Миттельгорн приказывал дважды. И хотя было больше двадцати градусов и к тому же солнечно, сделали, как он хотел. Камин слегка дымил, но Миттельгорна это не смутило. Он заперся в номере и даже не спустился к ужину. Это уже показалось странным, ибо он ни разу не пропускал ни обеда, ни ужина, а для большей пунктуальности имел при себе наручные и карманные часы. Он не подошел к телефону, не отозвался на стук в дверь, тогда ее взломали, потому что замок оказался заткнутым изнутри сломанной пилкой для ногтей. Швейцарца нашли без чувств в задымленной комнате. Рядом валялась пустая трубочка из-под снотворного. «Скорая помощь» доставила пострадавшего в больницу.