Вильгельм Мах - Польские повести

— Не только, — возразил Михал. — У нас здесь есть, а скорее были товарищи, которые любят широкий жест и охотно проявляют необыкновенную щедрость за государственный счет. Пришлось немножко остудить их пыл. Как же было не подать соответствующего примера?

— Да. — Юзаля на минуту задумался. — Белецкий был пьянчугой. Не только сам пил, но еще и людей приучал, видно, считал это уважением к обычаю, священную традицию поддерживал… Вы его знали?

— Немного. Когда я работал в воеводском комитете, мне редко приходилось бывать здесь.

— Я его знал хорошо. Это был, как говорится, «свой парень»… Неглупый притом, толковый. Когда мы поймали наконец в сорок седьмом в злочевских лесах этого бандита «Мурата», Белецкий тоже принимал в этом участие. А теперь он заместитель председателя госсельхоза около Н. Жаль человека, — вздохнул Юзаля. — Да что ж поделаешь, сам виноват.

«Если бы я тогда ударил, — думал он, стараясь одновременно слушать Михала, — ударил, как следовало, сильно и справедливо, может, и не дошло бы до человеческой трагедии и авторитет партии не был бы подорван. И не пришлось бы спасать человека такими методами, какими пользовался Горчин, молокосос этакий! Чему их там, черт побери, учат, в партийной-то школе?»

— Не понимаю, почему вы о нем говорите. Разве…

— Нет, я ничего не сравниваю. Просто вспомнились старые времена, секретарь. Мне кажется, что иногда надо к ним возвращаться, тогда лучше понимаешь, что происходит сегодня.

— Мне-то возвращаться не к чему, — желчно заметил Михал, по-прежнему не понимая, к чему клонит председатель.

— Знаю. И это ваше несчастье, может быть, самое большое. Я имею в виду вас, молодых, которым не на что опереться в прошлом. Разное оно было, это прошлое, хорошее, плохое, но оно научило нас жизни и борьбе. Да, борьбе, это великое слово, и нельзя им бросаться, но мы часто о нем забываем. Особенно вы, молодежь, потому что вы выросли, не зная борьбы, и не чувствуете в себе ее подлинного духа.

Разговор постепенно оживился. От общих вопросов перешли к конкретным злочевским делам. Говорил главным образом Михал. Он рассказывал о достижениях уезда, рисовал перспективы на будущее. Юзаля слушал все это с одинаковым вниманием. По выражению его лица трудно было понять, что его особенно интересует в этом рассказе. Он сидел на кровати, курил и редко поднимал глаза на Михала. Когда тот остановился, он предложил:

— Может, пойдем вниз, выпьем кофейку? Тут у вас неплохой ресторанчик.

— Но…

— Да бросьте, не надо преувеличивать.

Михал подавил в себе протест.

— Хорошо, пойдем, — буркнул он.

В кафе, несмотря на позднюю пору, было полно народу. Зал оккупировала молодежь, главным образом студенты, возвращавшиеся в отчий дом на каникулы, но были и одинокие люди — немногочисленные первые туристы и жители гостиницы со служебными командировками в карманах. Приход Юзали и Горчица вызвал интерес. Несколько человек подняли головы и обернулись в сторону столика, за которым те расположились, а потом начали перешептываться друг с другом. Официантка явилась немедленно.

— Два раза кофе и две рюмки коньяку, — распорядился Юзаля.

Все было подано с невероятной быстротой, на столике появились бумажные салфетки, чистая пепельница, чашки с кофе и рюмки и даже переставленный с другого столика букетик увядших гвоздик.

«Сообразили, что пришла уездная власть, — подумал развеселившийся Юзаля, — не помню, когда меня так вежливо и быстро здесь обслуживали, ни дать ни взять — ресторан высшей категории… Видно, этот Горчин дал им тут всем жизни, если они его так встречают».

«Почему председатель молчит? Почему не нападает? — размышлял тем временем Михал. — Чего он ждет? Я ему помогать, что ли, должен, сам, как дурак, на рожон лезть? И что он успел узнать от людей, зачем, черт бы его побрал, носился по всему уезду, когда я лежал в больнице, не мог подождать, пока я выйду? Что они там задумали в воеводском комитете, откуда эта спешка?.. Неужели мои дела приняли такой безнадежный оборот? Может, Эльжбета поехала к Старику?»

— За ваше здоровье, товарищ председатель, — поднял он рюмку. — За успех вашей миссии.

— А ты, я вижу, искренний человек, секретарь, — улыбнулся Юзаля, слегка оттопырив губы.

— А почему бы мне не быть искренним? Что вы делаете? — удивился Горчин, видя, как Юзаля переливает содержимое рюмки в чашку с кофе.

— Так вкуснее. Я научился этому во Франции, еще до войны. И привык… Что ж, выпьем за эту самую миссию. — Он глотнул «укрепленного» кофе. — Думаете, я не знаю, что мы не пользуемся у наших товарищей особой симпатией? Что ж, нам не всегда приходится выполнять благодарную роль. Я не раз замечал даже какое-то неприязненное отношение к нам, к партконтролю, — притом со стороны людей, которые сами нас выбирали и даже не имели никаких неприятностей. Есть и другие, те, что вовсе забывают о нашем существовании. Лично я больше всего доволен, когда могу что-то исправить, подсказать, вовремя предостеречь, словом, не судить человека, а воздействовать, как говорится, воспитательно. Вы, наверное, тоже, товарищ Горчин?

— Есть люди, которым нельзя помочь. Хотя это не всегда их вина… Все должно быть подчинено делу, за которое мы боремся.

— Я вижу, вы не любите правил. То же самое следует и из моего опыта. Вы даже не понимаете, как это затрудняет работу, В этом случае приходится кружить по тропинкам, вместо того чтобы идти прямой дорогой к цели. Да и кто его ведает, какой еще она окажется, цель-то? Вот, например, теперь. Я сижу здесь, у вас, почти неделю. Старик наверняка уже бесится, оттого что я не подаю признаков жизни. А я сижу и не стал умнее, чем был в первый день, когда приехал. Да и уеду, наверно, тоже ни шиша не поняв, если вы мне не поможете…

— Оставьте вы эту комедию, товарищ председатель!

— Не сердись, парень. Я не шучу. Дело это непростое, и вести его…

— Значит, есть все-таки какое-то дело.

— К сожалению, секретарь, к сожалению. Однако я понял, проверкой упреков, которые вам делают в этих письмах, ничего не решишь. Поэтому я старался исследовать, так сказать, атмосферу, которая здесь создалась, а вернее, нагнеталась в течение последних двух лет. Хотел я этого или не хотел, но мне приходилось непрерывно сопоставлять то, что вы сделали, с тем, что осталось, так сказать, не сделанным, а сделать это в данных условиях было жизненно необходимо. Заранее предупреждаю: я знаю, что вам было нелегко убеждать людей, как ваш аппарат и актив, так и всех остальных. И хотя у вас есть большие успехи, здесь, я думаю, вам не все удалось. И именно это я считаю вашим главным грехом: то, что вы не добивались понимания вашей политики, а понимать ее должно было все ваше окружение… Нет, не прерывайте меня. Отсюда берутся и все эти «доброжелатели», которые утверждают, что новый секретарь заносчив, не считающийся ни с чьим мнением самодур. Не думайте, что я упрощаю и не понимаю, когда руководитель должен все брать на себя, а когда решения должны исходить от коллектива, хотя идея их и принадлежит руководителю.