Владимир Козлов - Lithium

Иваныч включил свет в туалете, зашел.

У стола Антона сидели он сам, Женя, продюсер Иннокентий и его певица Инга – ярко накрашенная искусственная блондинка лет двадцати в короткой черной юбке, черных колготках и облегающей зеленой кофте.

Оля набирала на компьютере текст, иногда прислушиваясь к разговору.

– Я всего добился сам, – говорил Иннокентий – стриженый налысо, в белой рубашке и черном пиджаке. – С нуля. Я – селф-мейд мэн, как говорят. Вырос в ебенях, там делать было нечего вообще, переспектив – ноль. Приехал в пятнадцать лет в Москву, поступил в «путягу». Потом бросил, потому что надо было зарабатывать на жизнь – на стипендию ж не проживешь. Приходилось работать на самой говенной работе: и чернорабочим, и дворником, и грузчиком. Но при этом закончил вечернюю школу, причем, без троек… Потом начал бизнесом заниматься, но образование – это все равно главное. Поэтому учусь сейчас заочно в коммерческом институте, постигаю, как говорят…

– А где здесь туалет? – спросила Инга.

– По коридору направо и до конца, – сказала Оля.

Инга встала, взяла сумочку, вышла из комнаты. Женя проводил ее глазами.

– Я хочу, чтобы мы сразу открыли карты, – сказал Иннокентий. – Чтобы все по-честному, чтобы не было, как говорят, сюрпризов. Поэтому я вам честно говорю, над вокалом ей придется еще поработать. Все остальное – да вы это и сами видите – все при ней. Танцует красиво – пять лет занималась танцами. А это, по-моему, главное. Чтобы пацаны по пятнадцать, шестнадцать лет на нее дрочили, а девчонки хотели бы быть такой, как она. В этом же смысл поп-музыки для подростков: у них должны быть кумиры. Идолы, как говорят. Почему в свое время выстрелил «Ласковый май»? Ведь песни – полная херь, и петь пацаны не умели. А все потому, что они были первыми молодежными поп-артистами. До этого у нас на эстраде что было? Пугачева, Ротару, Леонтьев, Антонов – всем уже глубоко за тридцатник, а то и за сорок. А тут появляются пацаны, которые, с одной стороны, того же возраста, что и ты сам, но, в то же время, уже и звезды. Инге вокальчик немного подтянем и будет настоящая звезда. У вас нет там случайно контактов в Гнесинке, чтобы оттуда преподавателя по вокалу взять?

– Поищем, если надо, – сказал Женя. – Сколько песен на сегодня готовы?

– Шесть. Я купил еще четыре буквально вчера. Чтобы было на альбом и полноценную концертную программу.

– Значит, стратегия такая, – сказал Антон. – Сначала снимаем клип. Заряжаем на ящик.

– Бесплатно? – спросил Иннокентий.

– Что бесплатно? – Антон нахмурил брови.

– На ящик. Не клип же.

– Не бесплатно, – сказал Женя. – Просто так, с нуля, нового артиста на ящик не продвинешь. Одновременно со съемками клипа записываем альбом. Клип бомбим в эфире месяц, запускаем с таким расчетом, чтобы к середине месяца был готов первый тираж. Дисков – тысяча, кассет – десять тысяч. А дальше уже, как пойдет.

Дверь открылась, вошла Инга.

– Обсуждаем, как сделать тебя звездой, – сказал Иннокентий.

Инга улыбнулась.

Люди за столиками жрали и бухали. Мужики от тридцати до пятидесяти. В основном, бандитского вида, со своими девками. Мы настраивались на сцене – непривычно высокой, метра полтора выше уровня зала.

Я поднес гитару к колонке. Она зафонила, засвистела. Краем глаза я увидел, как мужик за ближайшим столиком сморщился, заткнул пальцами уши. Что-то сказал своей девке, криво улыбаясь. Я тоже улыбнулся.

К Оле, она стояла у края сцены, подбежал арт-иректор казино. Толстый, в больших очках, в черном костюме и черной рубашке. Он вынул из кармана пиджака конверт. Отдал ей, что-то сказал, ушел.

Оля помахала мне рукой. Я подошел к ней, присел.

– Он выдал гонорар и сказал, что играть не нужно, – сказала Оля.

– Что значит не нужно?

– Сказал, что руководству, как бы, не понравилось, не вписываетесь в «формат» заведения.

– Руководство может идти на хуй.

– А смысл? Тебе что, самому будет в кайф для них играть? – Оля кивнула в сторону столиков.

– Ладно, пошли пропивать гонорар.

Я и Эдик, новый басист, отсоединили гитары, сложили в чехлы. Вадим снял с установки свое «железо».

Мы прошли через соседний зал. У столов для рулетки стояли «крупье» – парни и девушки в белых рубашках, с бабочками. На стенах висели картины с былинными сюжетами – Алеша Попович, три богатыря, Иван Царевич на сером волке.

Мы вышли из магазина, перешли улицу. Поставили бутылки пива на торчащую из земли бетонную хрень. За железной дорогой стояли мрачные индустриальные постройки, едва освещенные фонарями с улицы.

Уже несколько дней продолжалась оттепель. Я наклонился, слепил снежок, бросил в сторону железной дороги. Эдик, коротко стриженный, в куртке-«бомбере», открыл зажигалкой бутылки.

Мы чокнулись бутылками. Каждый сделал по глотку.

– А как ты смогла договориться с ними? – спросил Вадим у Оли. – Я думал, что они с такими, как мы, вообще не разговаривают…

– Увидела в «МК» объявление: культурно-досуговое заведение заинтересовано в сотрудничестве с музыкальными коллективами.

– Так и сказано «культурно-досуговое заведение»? – переспросил Вадим.

– Ну, да. Сама бы я так не придумала. Взяла демо-запись, приехала к ним. На входе три охранника-мордоворота. Позвали этого арт-директора. Он спрашивает: «Это известная группа?» Я говорю: «Нет, не совсем.» Он тогда: «Можем дать сто долларов за получасовое выступление». Я думаю: «Это ж круто, у „Литиума“ никогда от входа больше десятки не получалось». «Демо» отдала ему, он как-то странно поглядел на кассету. Выходит, даже не слушал…

– Может, и послушал, – сказал я. – И, может, ему даже покатило. А вот начальству люто не понравилось.

Вадим отпил еще пива.

– Не, – сказал Вадим. – Меня удивляет логика этой новой буржуазии. Они считают, что могут вот так вот за сотку баксов купить любого.

– Ты считаешь, что они нас купили? – спросил я.

Из-за поворота выехала электричка, загрохотала по рельсам. В первом вагоне не было света.

Ефимов выглядел старше своего «полтиника», возможно, из-за алкоголя. Когда он отпер дверь, от него сразу пахнуло перегаром.

Я прошла за ним на кухню. На столе стояла начатая бутылка «Smirnoff», на тарелке лежал нарезанный лимон. Раковина была забита грязной посудой.

Я положила рюкзак на табуретку, расстегнула молнию, достала конверт.

– Вот ваш гонорар.

– Спасибо. – Он бросил конверт на подоконник.

– Выпьешь со мной?

– Спасибо, но у меня еще много дел.

– Не выебывайся. Даже двадцать лет назад, при коммунистах, когда девушка говорила, что не пьет водку, это было лицемерием. Потому что девушка пить не должна, девушке не полагается. Но тогда все было лицемерием. И не думай, что я хочу тебя напоить, а потом затащить в постель. Мне это на хуй не надо. Девушка или идет со мной в постель или не идет, независимо от алкоголя. И я, в отличие от многих, реально смотрю на вещи. Никому я уже на хуй не нужен – ни тебе, ни другим. Поэтому все, что я предлагаю, это выпить вместе.