Милорад Павич - Современная югославская повесть. 80-е годы

А тем временем на границе дело дошло до ссоры между болгарами и греками. Йован Сиропулов собрал сыновей, положил перед ними четыре сабли и молвил:

— У кого глаза целителя, кто способен долгим взглядом излечить нарыв на ладони, тому оружие ни к чему. Тот же, кто исцелить не способен, должен его отсечь. Берите, стало быть, мечи за рукояти, пока за клинок не пришлось хватать…

И поднялись они на греков. И в том бою греки Йована Сиропулова тяжело ранили; сыновья принесли его домой на овчине, привязав ее к своим поясам. На смертном одре Йован, призвав жену и детей, велел послать за греческим попом, чтобы, значит, покаяться, схоронить себя наказал на греческом кладбище, а на кресте высечь свое греческое имя.

Пораженные наказом — да не убивать же и без того мертвого — сыновья спросили отца, почему, дескать, такое надумал. Он же им спокойно отвечает:

— Пусть лучше умрет один из них, чем у нас одним меньше станет.

Так на могиле Йована по сей день начертано его первое имя — Иоанн Сиропулос.

Греком он родился, греком и умер.

Хиландарские отшельники (идиоритмики) обрели авторитет и силу в пору, когда слава хиландарской предстательницы (Богородицы) достигла апогея. Ибо все святогорские подвижники от века радели о культе Богородицы, хиландарские же отшельники, кроме того, и о культе своего храма Введения, прославляющего Богородицу-отроковицу. Возросшие под знаком отроковицы-Богоматери, подвизающиеся в ее земном уделе [17] Земной удел Богородицы или земной дом Богородицы, то есть Афон. отшельники никогда не забывали омолаживать монастырскую братию и, будучи хорошими наставниками, заботились о вновь прибывших, ибо идиоритмия — отшельничество — по сути являла собой куда менее строгий и более привлекательный уклад, чем аскетичная дисциплина, принятая среди киновитной братии. Если отшельников можно было сравнить с большой семьей, живущей под одной кровлей во главе с матерью-предстательницей, то жизнь общежителей — с семьей, состоящей только из мужчин, отца и сыновей.

Отшельник в монастыре мог получить столько земли, сколько голос его мог объять эхом своим; зато и выжимали они ежедневно из косицы за спиною по чаше пота, ибо возделывали на угодьях обители пшеницу и маслины, пекли хлеба, рыбачили, орошали и осушали земли, когда же приводилось молить о дожде, молились. Каждый сам заботился о своем пропитании и одежде, жил в отдельной келье, со своим очагом и местом для трапезы, своим скарбом и лежанкой, своим огнивом и солью, своим огородиком, где устраивал свою крохотную Сербию, с непременной сливой и огороженным источником. Они сами готовили пищу и за свой счет нанимали слуг из греков «постирать да урожай прибрать». У них никогда не было общих интересов, ибо каждый жил сам по себе, сам себя стриг, сам и косицу плел; они почти не знались друг с другом. Поэтому не было у них ни общих врагов, ни причины для распрей. Поэтому же не было никогда ратников, не привыкли они воевать, хотя на Святой горе порой нужно было умение перевернуть крест, чтобы вышел меч… Однако, когда монастырь нищал и приходил в упадок, все монахи обращались к идиоритмии и таким образом постепенно в трудах и подвижничестве обретали силу, следуя стезей, увлажненной потом. Отшельники выстаивали всенощные бдения (введенные во времена иконоборчества), и с тех пор хребет остался у них символом человеческой жизни. Они с легкостью постигали иностранные языки и хорошо ориентировались в многонациональном братстве царьградской патриархии, управляющей Святой горой. Они нанимали греческих поденщиков, чтобы освоить их наречие, посещали святогорскую иноческую школу, где обучали греческому языку, платили армянским монахам из Ивирона, чтобы те их учили своему языку (за каждую сотню выученных армянских слов платили по голубю), русский же учили сами, посещая русские монастыри Афона, где долгими ночами поста вслушивались в мелодию русских преданий, что за работой сказывали украинские монахи и иконописцы. Хиландарские отшельники и сами занимались иконописью, в их обязанности входило омывание икон вином, радение о сохранности и обновлении монастырского собрания «святых образов», а когда придет время, отпевание и захоронение иконы. Вместе с поклонением иконе Богородицы Вратарницы они пронесли сквозь века и свои слабости, каковые являлись продолжением исконных их склонностей, последние же в свою очередь были унаследованы от греческого и синайского монашества. От века почитая иконы, отшельники порой впадали в идолопоклонничество, с еще большей легкостью тяготели они к Антике и языческой Греции с ее платонизмом. Их и сегодня можно узнать по неприязни друг к другу. Так, не было у них принято обращаться по имени, напротив, они старались вовсе забыть имена окружающих и даже собственное имя. Время от времени отшельники удалялись в «безмолвие» — тяжкий аскетический обет молчальничества — и годами не произносили ни единого слова, до тех пор пока голова могла нести тяжесть волос, а уши не начинало ломить от молчания. Или произносили лишь только имена существительные, ибо они — от Бога, глаголов, напротив, избегали, как порождение Сатаны. По той же логике отшельники традиционно были (если не молчали) известными проповедниками. Бывали случаи, что считалось непревзойденным искусством проповеди, когда наставление сводилось к одной-единственной фразе, однако способной возродить внимающих. Ибо произнесенное слово участия полагалось у них первоосновой и первопричиной всего сущего. Рукописное слово, напоминали они, не более чем тень голоса, симуляция человеческой речи, бросовое семя, падающее в землю не затем, чтобы утолить голод, но для украшательства и удовольствия. Напротив, слово звучащее — семя земли животворной, содеянное для слуха человека и его души, оно утоляет и врачует, ему, дабы вызреть, требуется столько же времени, сколько женщине да ниве, дабы принести плод, то есть три четверти года.

Привязанные к земле, отшельники знали лишь одну великую любовь. Они всегда придавали большое значение внешней, видимой стороне жизни. Культ храма Пресвятой Девы, родившей Христа, подобно тому как ночь рождает день, был в них сильнее культа народа, от которого они произошли. Святая обитель со своими стенами, многочисленными церквами, погостами, часовнями, пристанями служила для них воплощением удела Господа на земле, отчего к хиландарским стенам и Богородице они были привязаны, подобно тому как кошка привязывается к дому своему да хозяйке. Они знали, что обитель их возникла под покровом времени, но верили, что сей покров она давно скинула. Они с любовью оберегали ее и ни за что на свете не отреклись бы ни от единого камня. Все же, что творили, подчиняли сему основополагающему принципу.