Милорад Павич - Современная югославская повесть. 80-е годы

Коли монах утверждал, что деление на общежителей и отшельников не затрагивает сути, а скорее лишь дань привычке, если он полагал, что все монастырские насельники равны между собою, что взаимосвязь поколений не имеет никакого значения, мол, возможности у всех изначально одинаковы, можно было с уверенностью заключить, что он — общежитель.

Устремленные только друг к другу, к братству земляков, общежители с трудом и редко учили языки, а по-гречески читали куда лучше, чем, решившись на то, говорили. По существу, они хотели отделения сербской церкви от православного сверхнационального братства, связанного с греческой вселенской патриархией. И не случайно, что в недолгие периоды могущества, благоденствия и достатка монастырь все чаще переходил в руки общежителей, которые тогда одерживали верх над отшельниками. Общежители вместе вставали, вместе садились за стол, внимая общей молитве, произносимой во время трапезы одним из братьев. И каждый глотал свой кусок с общим словом молитвы. И потом, вместе выйдя из-под креста на подворье, они, казалось, были неотличимы от отшельников. Но это только на первый взгляд.

Одетые одинаково, под общей монастырской крышей, предаваясь молитве у единого для всех алтаря, они, по сути, были нечто особое. И в полной мере это осознавали. Впрочем, имелись внешние отличия. Так, общежителям принадлежала утренняя служба; связанные с представлениями исихазма [21] Исихазм (греч.) — покой, безмолвие, отрешенность. Мистическое монашеское течение в восточном христианстве в IV в. новой эры. о свете, который не меркнет, утробу они почитали символом человеческого существа. В отличие от отшельников, которые держали на стене икону Богоматери, общежители вешали в кельях иконы святого Симеона и Саввы. Они были травниками, занимались разведением целебных и ароматических растений, славились знахарским искусством и даже имели глазные лечебницы в Царьграде. Были среди них пастухи, что пеклись о каждой овце, были и производители благовоний, и виноградари, поэтому почитали Солнце. Возделанные виноградники вначале являлись им в будких снах ратников и лишь затем обращались в явь. Прививали от лозы, посаженной рукой Немани, одна ее ветвь на могиле владыки все еще родит, выводя на каменной плите густым виноградным соком, будто чернилами, таинственные письмена, каждые семь лет видоизменяя вязь, каждые девять — азбуку. Лозу эту, что была старше их всех, они, как в песне поется, подвязывали волосом, и на Преображение Господне в храме всегда святился виноград. Среди общежителей были и песнопевцы, и летописцы, и переписчики рукописей, в чьи обязанности входило хранение и соблюдение в полном порядке сочинений святого Саввы и монастырской библиотеки. Слабости, равно как и сферы деятельности, были четко поделены между ними и отшельниками. Общежители испокон веку легко поддавались одной особой ереси — роду иконоборчества: крепко стоящие на земле, никогда слишком не ценившие женское начало, общежители порой преступали допустимую границу догмы, впадая в монофиситство [22] Монофиситы (от греч. monos — один, единый и physis — природа, естество) — сторонники христианского учения, возникшего в Византии в V в. , отрицающее двойственную (божественную и человеческую) природу Христа, отсюда и все прочие нюансы. Не владея чужеземными языками, они отправлялись в дальний путь только большими группами, и истоки великих переселений их народа коренились именно в этом.

В монастыре четко делились не только слабости, искусства и ремесла, но и знания: от века было заведено, чем надлежит заниматься общежителям, а чем — монахам-отшельникам.

Из семи свободных искусств, унаследованных от античной Греции, математические, то есть письменные, дисциплины (арифметика, геометрия, музыка, астрономия) и близкая к ним деятельность были прерогативой общежителей (в то время как триада изустных, нематематических, дисциплин — грамматика, риторика и метафизика — принадлежала отшельникам). И этому заведению должен был повиноваться каждый монах. Не потому, что кто-то возбранял тот или иной род деятельности, не принятый монашеским кругом, к которому он принадлежал, но потому, что традиционно в каждом из укладов не воспитывалась тяга к тем или иным занятиям, отчего не возникало и необходимости познакомиться с ними, обучиться, обрести мастерство, и не было условий для занятий. Поскольку отшельники и общежители поочередно, примерно через поколение, держали в своих руках ключевые позиции в монастыре — то одни брали верх, то другие, — письменные дисциплины, принадлежавшие одним, наряду с нематематическим словесным искусством, принадлежавшим другим, развивались в той же последовательности, переживая периоды расцвета, вместе с подъемом того монашества, в котором они культивировались и который представляли.

Среди ремесел, связанных с математикой, общежители владели одним весьма важным. Подобно Симеону и Савве, они были строителями. Знали, с какой стороны подрубать дерево, знали, что валить его следует ночью в новолуние, чтобы не завелся древоточец. Славили они зодчих, святых близнецов-великомучеников Флора и Лавра, покровителей всякого, в чьих руках мастерок. Издавна жили в готовности возводить, но и рушили без жалости, однако соразмерно замыслу. Хиландар был творением их помыслов — укрепленный монастырь, охваченный кольцом высоких крепостных стен, защищенный рвом с пресной водой, с моря, от хиландарской пристани, обороняемый башней Хрусия и поэтому доступный лишь там, в том месте, где и поставлены его врата. Однако все это, подобно монастырским виноградникам, было отдаленным воплощением иного, являвшегося им в снах города. Тот, другой, небесный град общежители вечно несли в себе нерушимым и независимым от земных строений, но, напротив того, они, возведенные по образу его и подобию, зависели от него. Общежители сами собой являли сей град, и низвергнуть его можно было, лишь уничтожив их братство. Всегда помня, кто они, ибо в душах несли сей город, братья знали: так пребудет вовеки…

Была восточная пятница, когда работу завершать не обязательно. Путь был окончен, и Атанасие Свилар водворил свою сенную лихорадку с моря на сушу, полную сил и энергии. Он вернул ее в родительский дом в Матарушку баню, откуда и вывез. Было поздно, и он не стал будить сына, спавшего на террасе. Неслышно пробравшись в свою комнату, явно облюбованную мышами, он лег в постель с пятнышками масла от висевшей в изголовье лампады. Сердце колотилось о подушку, на полке, с которой часы среди ночи всегда умудрялись свалиться на пол, лежала книга. Перелистав ее, он узнал «Мертвые души» Гоголя, читанные им в детстве, в сорок четвертом, когда русские были на подступах к Белграду.