Моника Летч - Год со Штроблом

Иногда, говорила она, ей вспоминаются строки из одного стихотворения, и она негромко произносит вслух эти строчки о замке великанов:

Это стихи из его детства, он сразу узнал их, и с ее помощью восстановил в памяти целиком.

Вера помнила все стихотворение, она нашла его в немецкой школьной хрестоматии. Еще она обнаружила в этой потрепанной книге пожелтевшую детскую фотографию с темным пятном на уголке. Как хрестоматия оказалась в доме, кто ее принес и оставил у них в этой страшной сумятице войны, никто из домашних вспомнить не мог. Так она и пролежала до того времени, когда Вера подросла и научилась читать.

Сколько раз она мысленно представляла себе, какой человек пронес эту книгу через ужасы войны и какая судьба его постигла. Тысяча разных предположений! Эта школьная хрестоматия с заложенной между страницами детской фотографией с темным пятном на уголке куда сильнее будоражила ее фантазию, рисуя картины горестных страданий, чем если бы она точно знала историю книги и ее хозяина.

Штробл понял Веру. Понял, что она хотела сказать своим: «…Где великаны?» — я спрошен. — Они пропали давно». Но эта мысль ему пока претит. Зачем эта ретроспектива, зачем переноситься в будущее и смотреть на их жизнь оттуда, когда они, «великаны», уйдут отсюда, а останется только творение их рук, этот «замок»? Они живут сейчас!

И чтобы строчки о местах, «…где во время оно стоял замок великанов», зазвучали по-иному, он возвращает ее из будущего в мир саг, которым и обязаны эти строчки своим рождением, но связывает при этом далекое прошлое с недавним.

Он как бы читает ей лекцию по истории здешних мест. Делая широкий жест рукой, объясняет: «Вон там, на западе, видны руины монастыря. В двенадцатом и тринадцатом веках в нем жили монахи, управлявшие всей округой, бесчисленными деревнями и малыми городками; а там, южнее, стоял город, где правил другой властелин, какой-нибудь, Густав-Адольф, например, и сюда, в Бодденский залив, приходили его суда после очередной битвы, выигранной или проигранной. А к востоку — маленький городок на острове, откуда фашисты обстреливали ракетами английские города, чтобы хоть ненадолго продлить дни своего черного владычества».

А как обстоит вопрос с историей рабочего класса? Здесь история начинается, можно сказать, с них. И краеугольный камень они заложили этим памятником, который принесет свет и тепло в дома миллионов людей!

Вера поглядела на него и спросила — глаза ее озорно сверкнули, — исчерпываются ли этим его знания о деяниях рабочих в здешних местах. И тогда она предложила ему предпринять небольшую прогулку.

До деревушки, куда Веру привез Штробл, рукой подать — километра три. Посреди деревушки стоит старая кирха с сильно накренившейся башенкой. Предание говорит, что когда дьявол, живший на острове, заметил, что в деревне построили кирху, он поддел копытом камень и швырнул в ее сторону. Попасть не попал, но мощным воздушным потоком башенку скособочило.

В деревушке царит тишина. Одинокий петух с горделивым видом похаживает вдоль деревянного забора. Ветерок колышет отцветшую сирень. Кладбище, что ютится под сенью кирхи с накренившейся башенкой, не особенно ухожено. Кладбищенская стена, увитая черно-зеленым плющом, покрытые мхом и посеревшие от времени каменные надгробия. И другие могилы, с белыми камнями и позолоченными надписями.

Это Вера привела Штробла на кладбище, и она же показала ему одну могилу, несколько осевшую от времени, как и большинство старых могил. Но букетик сирени на ней увял совсем недавно. Вера хочет рассказать Штроблу историю о человеке, который здесь похоронен. Штробл никогда прежде ее не слышал. Но теперь не забудет никогда.

Двадцать первое мая 1920 года. По деревне проезжают грузовики. Стоящие в кузове крестьяне кричат охрипшими голосами:

— Привет, ребята, вы с нами?

Ребята с ними. Они молодые сельскохозяйственные рабочие, и свою первую огненную купель уже прошли. Обезоружили помещиков и кулаков, разобрали хранившееся в их тайниках оружие. Они бастовали с тех пор, как до них докатилась весть о путче Каппа-Лютвитца [21] Капповский путч — контрреволюционный переворот в Германии (март 1920 года), возглавлявшийся реакционными генералами Людендорфом, Лютвицем, Эдгардтом, адмиралом Тирпицем и консерватором Каппом, пытавшимися в интересах юнкерства и реакционной военщины реставрировать вильгельмовскую Германию. . Узнав, что группы путчистов выступили против них, чтобы силой заставить вернуться на поля и фермы помещиков, с оружием в руках дали им бой. Батраки и рабочие победили, но допустили одну решающую ошибку: не разоружили врага. Два дня спустя путчисты заняли городскую водопроводную станцию, угрожая прервать снабжение водой рабочих районов. Батраки приняли решение помочь братьям-рабочим. Утром двинулись в город, окружили водопроводную станцию, залегли. Началась перестрелка. Но враг вел огонь не только из здания станции. Кто-то предал наступавших — в тылу тоже оказался враг. Вооруженные батраки бились стойко. Но их положение оказалось безнадежным, пулеметный огонь не давал поднять головы. Некоторым удалось где ползком, а где перебежками уйти из-под огня, спастись в лесу. Но один, тяжело раненный, остался лежать метрах в ста от здания станции. Солдаты рейхсвера [22] Рейхсвер (нем.) — сухопутные вооруженные силы Германии, созданные после заключения Версальского договора в 1919 году. схватили его, поставили перед водокачкой и забили насмерть ударами прикладов. На другой день батраки забрали его труп и похоронили на кладбище под сенью кирхи с накренившейся башенкой. Звали его Бруно Якли.

Сохранилась его фотокарточка, рассказывала Вера. По словам местного учителя, краеведа-любителя, который написал историю своей деревни, Бруно был крепким, широкоплечем парнем. Совсем еще молодым, восемнадцатилетним. Белокурым. По вечерам, вернувшись с фермы, любил надеть чистую рубаху и постоять с парнями на околице, попеть и пошутить. Любил по праздникам поплясать в деревенском трактире под музыку дребезжащего граммофона.

С кладбища они направились на деревенскую площадь. В центре ее стоит памятник Бруно Якли, молодого крестьянина с винтовкой в руках. В его честь и сельскохозяйственный кооператив носит имя Бруно Якли.

Он слушал и смотрел на нее, не отрывая глаз, и если о чем и был в состоянии думать, то об одном: только когда я буду вместе с этой женщиной, для меня начнется настоящая жизнь. Наверное, она поняла его чувства, потому что он увидел совсем новое выражение ее глаз. Нет, оно еще не было таким, как на портрете, висевшем в кабинете отца Веры. Но похожим, очень похожим. Вера тоже думает, что могла бы быть с ним счастлива, говорил Штробл. Тут его не переубедишь, и он от своего не отступится.