Моника Летч - Год со Штроблом

Именно у этого памятника Вера и сказала ему:

— Ты видишь историю, и не видишь человеческих историй. Но истории людей и есть история страны.

Шютц выслушал его, не перебивая. Он был удивлен, испуган, хотел спросить: «Ты уверен? Не ошибаешься? Ты и она! Спустись на грешную землю, старик! Мы здесь, на нашей стройке. Мы выдержали не одну бурю, в разные передряги попадали. Может, кто-то и натворил глупостей, потому что черт знает сколько живет без жены. Иной раз в этом состоянии и на луну завоешь! Но зачем же за звезды хвататься?»

Но ничего не сказал и ни о чем не спросил. Слушал, молчал. А Штробл, словно угадав шестым чувством все его вопросы и сомнения, проговорил:

— Да, есть Виктор. Да, она за ним замужем. И у них есть ребенок. Нет, о своем замужестве она никогда не говорила. И тем более не жаловалась. Но глаза-то у меня есть. Я вижу и слышу. И чувствую, как она ко мне относится. Не обязательно понимать все на свете, но музыка любви понятна на всех языках. Я не сомневаюсь — ей в браке с Виктором неуютно. В его вежливости есть что-то леденящее.

Тут он солгал. Солгал Шютцу, пытаясь наперекор всем сомнениям обмануть и себя самого. Вежливость Виктора была трогательной, сердечной. Это несомненно. Может быть, поэтому Штробл и обрушился на это его качество.

Совсем стемнело. Наступила ночь. Волны мягко плескались у мола. Время от времени из воды вылетала рыба и с хлюпаньем ныряла обратно. К ним приближался один из рыболовов.

— Это Юрий, — сказал Штробл. — Поймал-таки, наверное, судачка. Говорят, их здесь полным-полно.

— Ты только не пори горячку, — тихо проговорил Шютц. — Хорошо обдумай еще раз все, что ты решил.

Штробл горячку не порол, но и не расхолаживался. Где бы он ни был, знал, что Вера рядом, искал встреч с ней и радости своей не скрывал. Утром торопился на стройку, чуть не бегом бежал по росистой траве, перепрыгивал через прорытые для кабеля и канализации канавы, с удивлением замечал, что почти вся незастроенная территория поросла метрового роста донником, белые метелки которого испускали одурманивающий аромат.

Уходя вечером с участка, пытался мысленно определить для себя, сколько времени осталось до решительного разговора с Верой, но всякий раз приказывал себе набраться терпения. Он был человеком дисциплинированным. Он знал, сколь напряженными будут для них обоих предстоящие недели, и сдерживал собственные желания. «Тот большой день у нас впереди, — говорил он себе. — Он наступит ровно за две недели до того мгновения, когда первый блок даст электроэнергию республике и когда в честь этого исторического события будут произнесены торжественные речи, прозвучат звуки фанфар и будут развеваться полотнища знамен. Их большой день придет, когда заработает реактор. И тогда подтвердится, что работали они хорошо, что заключительный этап монтажных работ и скрупулезнейшей доводки прошел без сучка, без задоринки».

Последние жаркие дни лета выдались влажными — дул ветер с залива. Осы и маленькие жучки летали все медленнее, ленивее. Влага пропитывала упавшие на землю сосновые иголки, скрадывала звук шагов.

Еще недавно вереск радовал глаз своим густым лиловым цветом. А сейчас рыжеватые островки его окружены жухнущей травой и напоминают по цвету ту защитную окраску, которую маляры наносят на бетонные стены производственных зданий.

Косой дождь бил в окно комнаты Нормы, смывал пыль со стекол, молотил по редеющим уже желтоватым листьям молодых березок. В углах оконных рам, в паутине, повисли чистые капельки дождя.

Норма выглянула в окно. Она думала о том, что осталось каких-то пять недель. Пять недель огорчений, радостей, суеты, смеха, ругани. Через пять недель они завершат программу, которую пункт за пунктом Штробл с Гердом продиктовали ей на машинку, обширную сложную программу, конечным итогом выполнения которой станет пуск блока реактора, те часы, когда реактор заработает.

А потом?

Это «а потом?» тоже давно записано в программе, оно явится прямым продолжением того, чем она занимается сегодня. Давно начат монтаж второго блока, Штробл ежедневно докладывает о ходе работ руководству. Не исключено, кое-кто из монтажников оставит стройку после пуска первого блока. Перейдет на строительство следующей АЭС. Где-то в Бранденбурге уже разровняли стройплощадку. Из «основы» звонили Штроблу, предлагали перейти туда.

— Я останусь здесь, — ответил Штробл. — Мы с Шютцем останемся, пока станция не будет готова на все сто. Да, это мое окончательное слово.

Он хочет остаться, своими глазами увидеть, как после первого блока пустят второй, а за ним и третий. Вот тогда они могут сыграть в игру «А теперь начнем сначала!».

Долго ли будет Норма участвовать в их играх? Она не раз говорила себе: «Уйду! Прямо сразу, немедленно! Куда? А не все ли равно?» И точно знала при этом, что никуда не уйдет.

И вдруг появилась Эрика. Смуглое лицо, коротко постриженные вьющиеся каштановые волосы. Молодая элегантная женщина. Узнав, что Штробл на участке, она решила подождать его в приемной.

Услышав об этом, Норма перешла в кабинет Штробла и начала нервно набирать один номер телефона за другим, пока не попала на Шютца и не сказала ему:

— А теперь она приехала!

Эрика не виделась с Шютцем несколько лет и даже не сразу его узнала. Стоя рядом с ним, заводившим перед управленческим бараком свой мотоцикл, она улыбалась, но в улыбке ее сквозила некоторая неуверенность.

«Надо будет сказать ей, — думал Шютц. — Что толку, если ей об этом скажет посторонний человек?» А вслух произнес:

— Он на совещании, поедем перекусим.

Они заняли тот же столик, за которым Шютц сидел когда-то с Гербертом Гауптом. Даже в столовой ощущалось, что предпусковой период вступил в решающую фазу — столы были покрыты пестрыми льняными скатертями.

Шютц рассказал Эрике о ходе работ. Она легко ориентировалась: в последнее время она много повидала, ездила в служебную командировку в Советский Союз, знакома ей и АЭС в Ново-Воронеже.

— Вы вполне могли бы встретиться там со Штроблом, — сказал Шютц и сразу запнулся, не зная, как вывернуться из неловкой ситуации.

Увидев входившую Зинаиду, вздохнул с облегчением. А та обрадовалась Эрике, они обнялись и принялись наперебой рассказывать друг другу о жизни. Говорили о Юрии, о Саше, о себе. И ни слова о Штробле.

— Я здесь по делам, — пояснила Эрика.

И хорошо, что сказала. Теперь ее приезд приобретал иной смысл или хотя бы оттенок, незачем Шютцу и Зинаиде смотреть на нее с тайным сожалением. Да и удар, который неминуемо последует, окажется не таким сокрушительным.

Эрика тоже почувствовала, что ее ждет удар. Выпили еще вместе по чашечке кофе, освежили воспоминания о Штехлине, посудачили, посмеялись.