Наталья Нестерова - Жребий праведных грешниц [сборник litres]

Раздался длинный телефонный звонок. Местные вызовы были короткой пульсации, междугородные звонки тянулись призывно долго.

– Зуб даю, – подскочила к аппарату Соня, – опять этот сумасшедший. Клад! Клад! – загробным голосом прорычала она. – Приезжайте срочно! – Сняла трубку и проговорила тоненько: – Аллё!.. Он, он! – беззвучно шевеля губами, сообщила. – Медведевы? Ах, батенька, конечно, в определенном смысле Медведевы, но в квартире проживают также Камышины… Я вам не морочу голову! Дяденька, не ругайтесь!.. У нас есть нормальные. А вы, простите, давно от психиатра, товарищ Максим Майданцев?

Марфа ахнула, всплеснула руками, подошла к внучке и забрала трубку:

– Кто это?.. Максимка? Майданцев? Я Марфа, помнишь?.. Да, конечно… ну, извини… Это внучки… Нет, Нюранина только одна. Хорошо все у Нюрани, работает. Сам-то как?.. Время кончается, три минуты? Максимка, громче, не шепчи… Кто услышит?.. Царица небесная!.. Поняла, все поняла!.. Приедем… Телеграммой, поняла… А как?.. Разъединили… – Марфа отстранила трубку от уха и показала ее внучкам. – Разъединили, ироды.

Положила трубку на рычажки, подошла к дивану, села, уставилась на противоположную стенку. Молчит и точно в трансе пребывает.

Внучки, как в детстве, примостились к Баме: Таня под одну руку, Соня под другую, Маня, коленки бабушки раздвигая, ужиком скручивается. Что происходит?

– Свершилось! – наконец говорит Бама. – Анфиса Ивановна, ваша воля, вашими молитвами!

– Анфиса Ивановна – это кто? – спросила Соня.

– Кажется, какая-то наша пра-пра из Сибири, – ответила Маня.

– Вроде, моей бабушки Нюрани мама. Так, Бама? – спросила Таня.

– «Кажется» да «вроде», – покачала головой Бама. – Мой грех, корней своих не ведаете. Дык кто бы интересовался! «Куба, любовь моя»!

Это было лет десять назад, семь или пять… Значительные, нервные события у Марфы спрессовались, утрамбовав каждодневные хлопоты. Внучки в третьем или в четвертом классе. Выступление на школьном концерте. Внучки – «барбудос» – кубинские революционеры. Им позарез требуются брюки цвета «хаки» (грязно-рыжий), клетчатые рубахи и, самое главное, коричневые береты, при надевании лихо спущенные на одно ухо. В таком и только таком виде они должны петь со сцены «Куба, любовь моя». Все жилы из бабушки вытянули, но она им справила-таки наряд «барбудос». Марьяна потом говорила, что в переводе с испанского «барбудос» – значит «бородачи», от «барба» – «борода». Марфа тогда перекрестилась: хоть бороды эти чумовые девки не нацепили.

– Кака Куба, когда ваше происхождение за Уралом? – спросила Бама внучек, которые давно забыли про «барбудос». – Сибирь – любовь моя! Вот какие песни следовало петь! И то в оправдание: в Погорелове ни с кем переписки не поддерживаю. Катя, сестра Параси, уехала аж в Узбекистан, куда ее дети подались, внуков нянчит. Парася – мать Василия и Егорки, моя задушевная любимая сестричка…

– Бама, ты плачешь? Бама, ты никогда не плачешь, – испугалась Соня.

– Бама, мы сейчас с твоей помощью нарисуем генеалогическое дерево и всех своих предков выучим наизусть! – пообещала Маня.

– Бама, выпей валерьянки! – уговаривала Таня. – Хоть раз в жизни!

– Дык разе я плачу? – вытерла щеки бабушка. – А от радости и не зазорно. Значит-ца Анфиса Ивановна… Моя свекровь. Такая женщина! Скольких в жизни встречала, а никто близко не приблизится. Ума – палата. Маня, где там твоя математика, хотя, по сути, Василий да ты – от Анфисы Ивановны гренов получили.

– Генов, – поправила Маня. – Неважно, рассказывай дальше. Тебя свекровь любила?

– Она никого не любила. Но в то же время как бы и всех… Я ее страшно боялась.

– ТЫ? – хором не поверили внучки. – БОЯЛАСЬ?

– До дро́жи, – кивнула Бама. – Потом уж никого не боялась, потому что никто сро́вница с Анфисой Ивановной не мог. Как вам, внученьки, передать ее образ? Не способна я. Да и главное сейчас другое. Время было смутное, год двадцать восьмой или двадцать девятый, раскулачивание, коллективизация. Анфиса Ивановна – хозяйка крепкая, единоличная, как помещица, она бы ни в какие коммуны не пошла под страхом смерти, под проклятия своего любимого сына Степана… Его она любила… да… неистово. Потому и ругались они бешено. Степан тоже… Второго такого настоящего коммуниста, доброго, сильного, справедливого… Да что уж теперь вспоминать. Степан и Парася – родители Васятки, Егора и Аннушки, ныне матери Елены. Анфиса Ивановна в революцию, колчаковщину и прочую смуту добро сохранила, спрятала, уберегла. А потом сумела обратить его в золото и серебро. Во что-то маленьких размеров, так мы с Парасей понимали. И зарыла клад. Про него все знали, кто в нашем семействе пребывал: свекор Еремей Николаевич, работники Федот и Аким, сыны Анфисы Петр и Степан, мы, их жены, Нюраня, тогда девушка молодая, доктор Василий Кузьмич. Раскулачивать Медведевых лично Данилка Сорока явился – змий, вечные ему муки в аду! Анфиса Ивановна на крыльцо вышла и сказала людям в том смысле, что если они в душе рабы, то с ними как с рабами и обходиться будут. Потом она дом подожгла и сама сгорела. Но клад так и не нашли. И уж мы думали, что и не было никакого клада, насочиняли. А вот теперь! Максим Майданцев, который с Нюраней… – Бама запнулась, посмотрела на внучек как на несмышленышей, которым еще рано про взрослые чувства рассказывать.

– Бама, – лбом в плечо боднула ее Таня, – колись. У бабушки Нюрани с Максимом Майданцевым была любовь?

– Была. Така любовь, что грязными руками и языками – не трожь! От такой любви песни появляются. Чистая, безысходная, взаимная.

– А моя мама случайно…

– Нет! – отрезала Бама. – Твоя мама Клара – от законного мужа Нюрани Емельяна. Радуйся, что сибирская кровь пересилила кровь этого предателя.

– Что же с кладом? – спросила Маня.

– Он раскопался, нашелся? – не терпелось Соне.

– Максим Майданцев случайно раскопал, – кивнула Бама. – Говорит – сундук. Максимке-то Нюраня тогда еще про мамин клад рассказала. Максимка человек порядочный, хочет сундук законным наследникам передать. Стало быть, вам.

Неделю назад, когда выяснилось, что никто из мужчин на юг внучек сопровождать не может, бабушка – «через мой труп» – уперлась. И на хитрый прием, мол, это нужно Тане – сменить обстановку, пережить провал, подготовиться к грядущим испытаниям, – Бама заявила: «Тогда я поеду с вами, коль невтерпеж».

Хорошенькая перспектива! Бабушка, которая терпеть не может путешествий, которая признает единственный маршрут – на дачу, и готовится к весеннему переезду за полгода, упаковывая бесчисленные коробки-сумки-банки-сундуки. Бабушка, у которой на даче выводок своих и чужих внуков, на плите готовится еда для эскадрона гусар летучих и гусар на постое, варится варенье, сушатся грибы, стирается белье, подходит тесто, требуют подвязки помидоры и прополки укроп. Бабушка все бросает и едет с ними на юг! С вечным беспокойством о самочувствии дедушки, с временно-перманентными тревогами о чьих-то родах, здоровье младенцев и наличии молока у рожениц. Будет сидеть в углу и по часам отмерять их пребывание на пляже или возвращение с дискотеки. Спасибо, не надо!