Агаси Айвазян - Треугольник

Голова у Мартироса закружилась, его понесло течением, и он почувствовал, что он щепка в этой большой и полной жизни, и еще почувствовал, как-то особенно остро почувствовал, что должен соотносить себя не с миром, не с количеством людей, а с временем. Человек значителен не сегодняшним днем, а прошлым и будущим, и надо смотреть на человека всей глубиной времени. Мысли Мартироса радостно воспрянули, но Мартирос был занят лицезрением окружающего. Чем больше он смотрел, тем больше подробностей замечал. Так, например, он отметил про себя, что их запястья втрое шире, чем его, что спины у них круглые и исполинские, как каменные шары, установленные на площадях Венеции, что их животы огромны и упруги, что бедра у женщин могучие, ноги длинные и сильные, колени крепкие и тоже круглые, что люди эти просто великаны.

Мартирос с усталым и затуманенным мозгом искал Корнелию, потом все кругом постепенно заглохло, и он заснул…

На ночь словно набросили полосатый покров.

Утром Мартирос проснулся в рощице, в окружении бочек и виноградных лоз. На земле спало множество людей, некоторые уже проснулись и пили вино.

Корнелия проснулась одновременно с Мартиросом.

— Пошли, — сказал ей Мартирос.

— Пошли, — согласилась Корнелия.

— И я с вами, — сказал вдруг молодой мужчина исполинского вида, который все еще производил жевательные движения, словно не желая расставаться со вчерашним пиршеством.

И они пошли втроем.

Мало-помалу они пришли в хорошее расположение духа, стали шутить, перебрасываться остротами. Новый попутчик со своей тяжелой медвежьей поступью и низким грудным голосом придал их путешествию какой-то новый оттенок, новое настроение…

Еще не было пройдено и нескольких верст, как исполин остановился, огляделся кругом и заявил:

— Хочу есть.

— Идем, по дороге что-нибудь да найдем, — ответил Мартирос, продолжая идти.

Исполин не двинулся с места:

— Я пойду обратно… Я очень голоден… Там хорошо…

Мартирос хотел возразить ему, но осекся, потому что исполин уже повернул назад, и, что было совсем уже неожиданным, следом за ним двинулась и Корнелия.

Мартирос остолбенел… Это показалось ему таким противоестественным, что мозг его отказывался верить, и, пожалуй, впервые его логика не пришла ему на помощь.

Корнелия с полдороги оглянулась, побежала назад, поцеловала Мартироса и бросилась догонять исполина.

Мартирос успел лишь улыбнуться ей.

И только теперь Мартирос понял, что навсегда теряет ее, и крикнул в ужасе:

— Корнелия!..

Корнелия повернулась, посмотрела на Мартироса чистыми своими, верными глазами, приветливо улыбнулась, отвернулась и снова пошла рядом с исполином.

Мартирос стоял посреди дороги и грустно улыбался.

И остался Мартирос один… Он очень устал от дороги, от новых стран, пожалуй, и от самого себя, и от этого неба, которое потрескивало сейчас в ожидании дождя… И Мартиросу уже было все равно, куда идти. Он никого не винил и ни на кого не был в обиде…

И заплакал Мартирос…

Мартирос ступил в Париж.

Вот как это произошло: дорога привела его к маленькому островерхому домишке, обычному домишке, каких немало на любой дороге. Из дома вышла женщина, ей было холодно, она быстро вылила из деревянного корыта помои и вернулась в дом. Мартирос успел только спросить: «Что это за местность?» Женщина не ответила, крепко хлопнула дверью, из дома успело вырваться облачко пара. Впрочем, Мартиросу было все равно, куда он пришел, и он уже повернулся, чтобы идти дальше, как вдруг дверь немножечко приоткрылась и женщина высунула голову. «Париж», — сказала она и снова хлопнула дверью.

Мартирос как-то странно принял это сообщение. Это название, имевшее столько оттенков, так много значащее для него, казалось сейчас чужим, непонятным звукосочетанием. Оно ничего не говорило ему, но оно вызвало к жизни, извлекло из памяти Мартироса своего двойника, тот Париж, который он лелеял в себе с детства, и эти два Парижа, эти два символа начали игру между собой. И мало-помалу в Мартиросе проснулось все его живое естество, ожила каждая клеточка, и он вспомнил детство, Ерзнка. И перед глазами пронеслось воспоминание: он в Ерзнка рисует себе мысленно Париж. И Мартироса залихорадило, что-то изнутри подстегнуло его, и он ускорил шаг, заторопился.

Постепенно домов стало больше, вид их изменился, и Мартирос вошел в Париж.

Шел мокрый снег, сырость и холод пронизывали Мартироса до костей, но Мартирос с жадностью набросился на Париж — он переходил с улицы на улицу, читал вывески, заглядывал в каждое парадное, пробегал через серые и узкие переулки, проходил под какими-то арками… наконец устал и почувствовал себя чудовищно одиноким…

Улицы были по-вечернему пустынны, все двери и ставни наглухо закрыты. Мартирос сжался весь, растерялся. В Париже, как и везде, голод оставался голодом, холод холодом и бездомность угнетала не меньше… Мартирос постучался в первое попавшееся окно, но никто не отозвался. Ему не захотелось больше стучаться к незнакомым людям. От усталости, от этой пронизывающей насквозь сырости нервы его были словно парализованы. Мартирос, казалось, не мог сделать ни движения, и мысль его не работала. Он стоял в узкой неосвещенной улочке, прислонившись к стене, и покорно подставлял лицо мокрым хлопьям снега… В этом самом веселом на свете, самом прекрасном городе он почувствовал одиночество острее всего. И единственным желанием Мартироса сейчас было согреться.

В конце улицы показалась человеческая фигура. Когда человек поравнялся с Мартиросом, Мартирос увидел, что он в очень хорошем расположении духа, что человеку этому хорошо, что он радостен — об этом говорило и спокойное, с правильными чертами лицо, и походка, и весь облик его. Человек хотел было уже пройти мимо Мартироса, но остановился и обратил на Мартироса улыбающийся приветливый взгляд. Мартирос молча смотрел на него.

Приветливый человек кивнул Мартиросу: пошли, мол, — так, наверное, подзывают собак. Мартирос выбежал из своего укрытия и пошел за ним. И что-то внутри Мартироса всколыхнулось — даже спина этого человека олицетворяла сейчас для него Париж. Да и не только Париж — всю Францию, весь свет и все человечество. Наверное, и ангелы сейчас являли собой нечто подобное: узкие плечи, заплывшая жиром спина, толстенькие короткие ноги…

Приветливый человек перешел улицу, свернул в совсем уже непроходимо узкую улочку, зашел в парадное, пошел по длинному коридору, взбежал по лестнице, потом по другой лестнице спустился и очутился перед старинной резной дверью. Деревянная эта дверь чем-то напоминала хозяина. Человек достал из кармана огромный ключ в форме двух сцепившихся рогами оленей и отпер дверь.