Агаси Айвазян - Треугольник

Мартирос, Мартирос, взгляни на свои ноги, Мартирос, — вены вздулись, ступни огрубели, на руки свои погляди — пальцы стали отекать, потрескались от холода и ветра… на сердце свое погляди, оно испытывает боль ежеминутно — при виде нищего и при виде богача, при виде честного труженика и при виде негодяя, при виде прекрасного и при виде безобразного… На голову посмотри — в бороде твоей серебряные нити поблескивают, в ушах твоих стоит звон от голосов, язык твой на побегушках сразу у нескольких наций, и ты извел себя самого с твоей логикой… Мартирос, Мартирос, куда ты идешь, опомнись…

К вечеру над стогами у дороги повисло большое красное солнце.

Мартирос задумчиво или, вернее, рассеянно, еще вернее — устало и равнодушно остановился посреди дороги и не знал, куда идти и что делать. Он сделал шаг влево и остановился, оглянулся, подумал, сделал несколько шагов вправо и снова остановился, потом повел глазами — в самом деле, куда идти?.. Продолжать дорогу или же вернуться домой, в монастырь, который так далеко отсюда, да и хватит ли сил дойти, он ведь даже не знает, в какой стороне Ерзнка… Вперед идти легче, потому что так хоть какая-то воображаемая цель есть…

И в эту минуту горестных раздумий Мартирос вдруг увидел торчащие из стога ноги… В полосатых чулках, большой палец на одной ноге высунулся…

— Здравствуй, Томазо!.. — радостно заорал Мартирос ногам, которые мгновенно скрылись в сене.

— Это я, Томазо, я — Мартирос!..

Ноги снова вынырнули из сена, потом показалась и голова — это был действительно Томазо.

— Сеньор Мартирос! — крикнул он, прыгнул на Мартироса, и они вместе повалились на землю, и некоторое время слышны были бессвязные восклицания и отдельные слова, потом Мартирос с Томазо сели, перевели дух и посмотрели-посмотрели друг другу в глаза.

— Ты все еще скрываешься, ты от кого-то бежишь, Томазо? — спросил Мартирос.

— Скрываюсь, — сказал Томазо, — бегу. Сначала бежал на север, теперь на юг пробираюсь. Меня испанцы еретиком объявили… видел, как сжигают на кострах еретиков?..

— На юге тоже сжигают… — сказал Мартирос. — Куда же ты пойдешь?..

Томазо беспечно улыбнулся, словно опасность не к нему относилась, и посмотрел на высунувшийся из чулка большой палец.

— А мы сейчас у него спросим, вон он как всюду суется, все ему надо знать… — И обратился к пальцу шутливо: — Мой дорогой, мой длинный и нетерпеливый палец… ты моя судьба…

— Идем в горы, — сказал Мартирос. — Будем пробираться через горы к морю. Море большое, ласковое…

Томазо с минуту подумал, потом повернулся на север и сказал:

— В путь, дружище…

И Мартирос с Томазо двинулись вперед.

Село было освещено языками пламени, все кровли отсвечивали красным.

— Чучела еретиков сжигают, — сказал Томазо, — меня в этих краях хорошо знают…

— Что, речь держал? — рассмеялся Мартирос.

— Нет, выражение лица кое-кому не понравилось, — сказал Томазо. — Мне здесь показываться нельзя… И как назло — свет от костра яркий, спрятаться негде. — Потом подмигнул Мартиросу. — Подожди-ка.

Томазо что-то задумал. Он раскрыл ящичек, который держал в руках, извлек оттуда множество маленьких колокольцев, нанизал их на веревку и набросил себе на шею.

Мартирос с любопытством следил за его действиями. Потом Томазо из того же ящичка вытащил грим и размалевал себе лицо.

— Вот и все, оп-ля, — сказал Томазо. — Возьмись за конец веревки, иди впереди и тащи меня за собой… И только одно слово кричи — «чум-а-а».

Деревни здесь располагались одна за другой, без расстояния между ними. Звон колокольцев заполнил все существо Мартироса, забился в уши, в рот, в желудок, и от этого звука у Мартироса то и дело подкатывала к горлу тошнота. Он тащил за собой Томазо и уже механически повторял «чума, чума»… Опрометью бежали от них пастухи, крестьяне, священники… все.

Под осточертевший, ненавистный уже звон колокольцев Мартирос с отвращением думал о страхе, о человеческом страхе, о своем страхе, о природе страха. И о вере, о вере вообще, о своей вере, о вере других… И вдруг его осенило: «Что же я, дурак, не заткну уши чем-нибудь?» И посмеялся над собой Мартирос, посмеялся над тем, что так просто и так трудно находится правильное решение. И над тем, что в общем-то все просто…

Так, покрикивая время от времени магическое «чума», бренча бубенцами, дошли они до самого моря. Дорога привела их на птичий базар. Ничего другого здесь не было, одни только птицы. Огромное цветное пятно на берегу моря.

Всё здесь хотело летать, и все здесь хотели летать — и кто умел летать, и кто не умел, кто был свободен и кто был связан, у кого были большие крылья и у кого были маленькие, совсем крошечные крылья, и даже тот рвался лететь, у кого вовсе никаких крыльев не было. Летели над морем чайки, летели морские волны, летели обрывки разговоров, песни летели, взгляды летели, страсти. В многочисленных разнообразных клетках томились пестрые птицы. У одного человека на плечах сидело по сове. Крестьянин в черных одеждах держал в руках красную птицу, крестьянин в белых одеждах — желтую, у человека с черной атласной бородой прямо на голове сидел сокол, под ногами путались голуби, между женщинами в широких юбках, встревоженно поводя хохолками, расхаживали павлины. Были здесь и куры, и индюшки, аисты, красноголовые бойцовые петухи… Даже испанское фламенко, которое танцевали в кругу под щелканье кастаньет и под аккомпанемент гитары, даже оно напоминало птичий танец.

Мартирос смотрел на все это, стоя за невысокой белой изгородью. Он был восхищен, ослеплен зрелищем и совсем забыл про свои колокольца. Мартирос повернулся к Томазо, чтобы разделить с ним свой восторг, и увидел, что взгляд Томазо прикован к слепому нищему — глаза у того были закрыты, он пел непривычную для этих мест восточную «шикясту». Мартирос посмотрел внимательнее — это был Мустафа.

Мартирос забыл про осторожность и побежал к Мустафе, таща за собой Томазо. Зазвякали колокольцы. Сначала на это никто не обратил внимания, потом их заметил старый горбоносый голубятник. При виде Томазо с колокольцами на шее он с искаженным от ужаса лицом взвизгнул:

— Чума!..

На его голос повернулся еще один продавец и тоже в ужасе подхватил:

— Чума!..

Базар пришел в смятение. Всех словно ветром сдуло… Пестрый ковер поднялся с земли, переместился в небо, воздух наполнился шумом крыльев, гулом, означавшим только одно — конец; казалось, сейчас случится светопреставление.

Мустафа вместе с другими вскочил на ноги и проворно побежал, мгновенно прозрев.

— Мустафа!.. — крикнул Мартирос.-Мустафа, подожди…

Базар опустел.

Мустафа остановился, повернулся, внимательно посмотрел на Мартироса, узнал его и шаг за шагом приблизился к нему. Мартирос тоже пошел к нему навстречу, и в центре опустевшего базара встретились бывший монах и бывший разбойник. Они долгое время смотрели друг на друга.