Агаси Айвазян - Треугольник

Надо идти, пока совсем не стемнеет, и если Мартирос никакого жилья по пути не встретит, он просто сядет или ляжет где-нибудь на земле, устроится поудобнее, дождется рассвета. Мыслей у Мартироса много, созданные в воображении картины ярки, Мартирос не заметит, как наступит утро…

Мало-помалу дороги начали теряться, пропадать в ночи. Сначала исчезли и без того еле различимые маленькие тропинки, потом перестали виднеться тропки побольше, а уже после дошел черед и до той самой Мартиросовой дороги… Ну да, это уже была его, Мартиросова, дорога, его собственная. Он грустно улыбнулся… Как же… В Армении сейчас над каждым клочком земли сразу несколько хозяев имеется. Единой власти нет.

Захватчики дерутся между собой, каждый старается урвать кусок побольше. Все страсти схлестнулись. На севере страны осели несколько более или менее сильных византийцев… Есть села, захваченные татарами. В одной части Армении хозяйничают ак-коюнлийцы, в другой — кара-коюнлийцы… Враг спокойно расхаживал по стране, делил-перекраивал ее как хотел. Всякий властвовать хотел и всякий властвовал — кто над семьей соседа, кто над целым селением — у кого на что сил хватало. О спокойной жизни и речи не могло быть. Надо было бороться за каждый миг жизни.

Это была первая ночь Мартироса вне монастыря…

Но на свете есть и утро…

И Мартирос оглянулся кругом. Ночная прохлада коснулась его лица, легкие наполнились воздухом, Мартиросу стало немножко холодно. Черная земля была красива. Мартирос на секунду забыл обо всем… Он лежал на земле, один на один с природой. Он чувствовал рядом с собой бархатную зелень и благоухание трав… Он протянул руку, сорвал какой-то длинный колючий стебель и стал жевать его; это растение любили есть детишки в его селе. Мартирос ел и впервые за много времени чувствовал вкус. Новый вкус. Высшее наслаждение. Удивительное наслаждение. Впрочем, Мартирос почувствовал, что он получает удовольствие не от самого́ сладкого стебля, а от времени . Он подумал: «Мне дано время . Я вкушаю его, я ласкаю его, я его осязаю. Я беру время посредством всего. Самое сладостное и самое ощутимое — это время. И если кто-нибудь дошел до того, что хочет убить время, значит, он сам труп. В монастыре время убивают… И еще время в самом человеке, бедный Гагик… бедный Абраам…»

Мартирос улыбнулся, но, испугавшись своей улыбки, тут же пробормотал:

— Господи помилуй…

Мартирос поднялся с земли, огляделся. Перед ним было несколько совсем одинаковых, очень похожих друг на друга троп. Мартирос подумал-прикинул и пошел, как ему показалось, на юг.

Как Мартирос ни старался держаться одной дороги и не сбиваться с пути, ничего не получалось. Дорога то в ущелье спускалась, то разветвлялась на множество тропинок, а то вдруг упиралась в скалу, и каждый раз надо было заново выбирать дорогу, которая бы продолжила ту, самую первую дорогу.

Через два часа Мартирос почувствовал, что находится в совершенно новой местности. Монастырь и все, что было с ним связано, и в особенности то, как Мартирос чувствовал себя там, его тамошний образ мыслей — все это казалось давным-давно прожитой жизнью, давно забытым состоянием. А настоящее, реальность, его окружающая, не соответствовали легкости его воображения. Пейзажи в Армении противоречивые, резкие и нежные одновременно, друг друга отрицающие и друг друга дополняющие. Такой именно он и знал Армению, но изменились мера его восприятия и степень получаемого удовольствия. Все сейчас упрочнялось и делалось значительным. И несмотря на то, что воображение ему ранее сулило иные картины, Мартирос не разочаровывался, напротив, мысль его с ловкостью необычайной создавала новые мосты, и все становилось чрезвычайно интересно.

Солнце было уже высоко над головой, когда Мартирос приметил вдали движущуюся точку. Не подумав о том, опасность это или же счастливая встреча, он поспешил к видневшемуся вдали человеку. И хотя Мартирос шел довольно быстро, он никак не мог приблизиться к тому. Тогда Мартирос побежал. Но и это не помогло: расстояние между ними не сокращалось. Мартирос стал звать:

— Э-гей!.. Э-гей!.. Эй, человек божий… Эй, братец!..

Как человек скрылся с глаз, Мартирос даже не заметил. Но вдруг его не стало видно. Мартирос остановился и посмотрел кругом. Отсюда даже та дорога, по которой шел Мартирос, казалась другой. И он уже не знал, где находится. Надо было выбирать новую дорогу и снова пускаться в путь. И в нем вдруг заговорило его второе «я» или что-то другое, конечно, что-то другое, которому он не мог дать название и которое называл своим вторым «я». Это было что-то совершенно непонятное и только его. Это было некое лицо, существо, которое вдруг объявлялось в нем, словно сплетенное из его собственных нервов. Улыбчивое, вкрадчивое, бессловесное, оно как-то успокаивало, утихомиривало Мартироса, а потом вдруг каким-то неуловимым, непостижимым движением смешивало, ставило все вверх тормашками и заставляло Мартироса напряженно ждать чего-то и молча растворяться в самом себе. У этого существа была удивительная улыбка — упрямая, несколько нагловатая, пожалуй, даже бессовестная, но и мудрая и добрая, несущая покой, и изменчивая, изменчивая, изменчивая, не имеющая конца и начала. Если бы кто-то рассказал ему о подобном, Мартирос не поверил бы, но это странное существо, это второе «я» жило в нем столько, сколько Мартирос помнил себя. Особенно часто это второе «я» возникало перед сном и по утрам, оно успокаивало и создавало в Мартиросе необычное состояние.

Мартирос долго не мог решить, по какой дороге ему пойти, потом махнул рукой и пошел без дороги, как ноги повели.

И вдруг слева, из глубокой балки показались сначала голова лошади, а потом и вся лошадь и всадник на ней. Времени, чтобы приглядеться друг к другу, не было.

— Святой отец, — обратился пожилой всадник к молодому Мартиросу, — что вы делаете в этих глухих краях?

Что всадник был армянином — это обстоятельство очень удивило Мартироса, он думал, что давно уже находится за пределами Армении.

Крестьянин, в свою очередь, удивился тому, что видит под этим открытым небом священника и тот совсем один и одному богу известно, а может быть, вовсе и не богу, а черту, куда он идет. Мартирос сказал ему, что направляется в ближайший монастырь, но крестьянин знал, что поблизости никакого монастыря и в помине не было.

Крестьянин дал Мартиросу кусок хлеба, спешился, посадил его на лошадь, сам взял в руки уздцы и пошел вперед по тропинке.

«Бога больше нет», — думал он, но покорно шел впереди лошади, а через некоторое время уже и не шел, а бежал. Мартирос на все это смотрел как бы издали, и все казалось ему сейчас смешным — и сам он в своей черной рясе на лошади, и бегущий впереди пожилой тощий крестьянин. Смех распирал Мартироса, но он сдерживал себя. Крестьянин довел Мартироса до некоей черты, за которой, по его словам, для армянина уже не было дороги, так что будет лучше, сказал он, если святой отец вернется назад.