Агаси Айвазян - Треугольник

— Не бойся, я пойду с тобой… Я все ей объясню, — маленькая фигурка Цакуле преобразилась, он принял облик покровителя. Цакуле обнял Вано за плечи, но так как Вано был вдвое выше Цакуле, рука кинто соскользнула вниз и он обхватил Вано за спину.

Подойдя к дому Вано, Цакуле прошел вперед и толкнул дверь, но привыкший к озорным и бесстыжим зрелищам кинто вдруг оробел под суровым взглядом Веры.

— Честь имеем, мадам Ходжабегова… — сказал он неуверенно.

Вера смерила Цакуле взглядом, и кинто попятился.

Вера молча смотрела на Вано, и было в ее взгляде все — все бывшие обиды, вся жизнь ее с Вано, весь опыт и мудрость и — разочарование, великое разочарование. Она снова взглянула на кинто, потом обвела взглядом комнату, погляди, мол, муженек, как мы живем, нам только кинто в доме не хватало, бродяги уличного…

— Мое почтение, мадам… — пролепетал Цакуле и ретировался.

Вано присел на краешек тахты. В воздухе был один только взгляд Веры, и нервы у Вано напряглись. Вано больше не владел собой. Он хотел улыбнуться, но не смог, зачем-то сунул руку в карман, словно бы желая вытащить конфеты для детей, хотя прекрасно знал, что никаких конфет там нет, и вдруг каким-то непонятным образом в руках его очутился еще один рисунок. Вано смутился, хотел было спрятать его, бумага смялась, выпала из рук, и все — Вано, Вера и четверо детей приковались взглядом к этому рисунку с изображением кулачного боя…

Крайне удивленно, словно известие о смерти получила, — удивленно и озадаченно смотрела Вера на Вано. А Вано, съежившись, став ящерицей в собственных глазах — сущая ящерица, защемившая хвост, — Вано не знал, куда деть себя. Он смотрел на рисунок, и ничтожными и смешными казались ему теперь эти сильные, с крепкими кулаками бойцы. И вообще, бессмысленный рисунок. И сам он никчемный и неумелый, не достойный этой статной, умной и образованной женщины. Вано перевел взгляд на детей, захотел улыбнуться им и не смог. Вано посмотрел на бедные свои стены, снова на Веру посмотрел, и не стало Вано, не было его больше, не существовало… Глаза Веры, почти белые от бешенства, открывали Вано какие-то роковые истины и, глядя на себя глазами Веры, Вано почувствовал, что за душой у него ничего нет. Он был сейчас тем, что видела в нем Вера.

— Это я для Цакуле нарисовал, — машинально сказал Вано.

— Цакуле! Боже мой! — взорвалась Вера. — Хороших дружков себе нашел! Дело оставил, шляешься бог знает где!..

Вера помолчала и заговорила с новой страстью.

— Рисуешь, значит?.. Магазин на запоре, а ты рисуешь…

Вано хотел было сказать, что магазин не он закрыл, но язык не слушался его.

— С каким трудом я нашла тебе дело… Все наследство продала… купила лавку, чтобы хоть на хлеб детям зарабатывал… так нет же, бумагу марать интереснее!..

Вано вдруг захотелось, чтобы Вера пожалела его. Ведь Вано и сам не прочь быть таким, как все, он даже старается походить на других, но не получается у него это, не получается, хоть убей… И Вано захотел, чтобы Вера посочувствовала ему, чтобы пожалела — за его неумение, за невезение, за то, что так несладко ему на свете живется, за то, что он Вано… чтобы пожалела, погладила его по голове, а он бы рассказал ей про все, что накопилось у него на душе.

— Магазин не я закрыл, — сказал Вано, — городовой…

Вера вся подобралась, вскинула брови: еще, мол, что за новости… И Вано понял, что говорить этого не следовало.

— Городовой? Почему? Что ты натворил?..

— Не знаю… — Вано действительно не знал, за что взъелся на него городовой.

— Не знаешь?.. — процедила Вера. — А что ты знаешь? Боже мой!.. Боже мой…

Ночью Вано лежал на тахте и то просыпался, то проваливался в сон, сквозь какую-то пелену доносился до него Верин голос, провозглашающий истины, голос этот превращался в его сознании в какую-то линию, в черточку, которая плясала, двигалась, прыгала, печалилась, плакала, гордо вытягивалась, опускалась на колени перед балкончиками красавиц и пела песни Саят-Новы…

А Вера отчитывала спящего мужа и удивлялась, отчего это тот разулыбался во сие…

Утром Вано проснулся оттого, что раскрылась дверь и в комнату вошла Вера.

— Очень на тебя похоже, — сказала Вера. — Не умеешь ладить с людьми… С приличными людьми, хочу сказать…

— Да что же я не так сделал? — растерялся Вано.

— Феропонтий Иванович Хомов тебе не кинто какой-нибудь!

— Не кинто, — согласился Вано.

— А ты как с ним обошелся? — не унималась Вера.

— Не кинто, но человек же…

— Человек? — удивилась Вера. — Умей различать людей, пора уже. Тебе что Цакуле, что городовой…

Вано виновато потупился, и Вера смягчилась.

— Ну, слушай. Хомов много всякого наговорил, но я поняла — дело в тебе, не нравишься ты ему. Надо что-то придумать… И ничего такого, чтобы подарить, в доме нет…

И тут Вано вдруг осенило:

— Я для Хомова картину нарисую! — сказал и сам же испугался своих слов.

Вера было взорвалась: «Кому, спрашивается, нужны твои рисуночки!» Потом задумалась. Она одевала детей и думала, готовила завтрак и думала, подметала и думала, но так ничего и не придумала.

— Боже мой, до чего мы несчастливые… одолжить даже не у кого, кругом должны, мадам Шермазановой должны, господину Ратнеру должны, Чилингаровым должны… — и заключила со вздохом: — Остается картина…

Вано воодушевился:

— Шахсей-вахсей нарисую… Или поминки…

Вера покачала головой:

— Ты хоть раз свою непутевость путем оберни… — и продолжала задумчиво. — Я у Каракозовых на стенах картины видела, маслом писаны, из Германии и Франции вывезены, красивые невозможно… вода синяя-синяя, вдали пальмы, на воде белые лебеди и отражение от них в воде блестит… Нарисуй что-нибудь такое…

И Вера покосилась на мужа:

— Сможешь?

Вано кивнул обреченно, но все же на душе у него полегчало. Хоть Верин гнев поутих, и на том спасибо, И завтра будет день как день…

Вано до этого масляными красками совсем не рисовал. Он заметался, у плотника мушца Ако одолжил деревянные рейки, у Сако перехватил два метра полотна, в магазине Габо взял гвоздей и клею, у художника Карапетова красок взял и приступил к делу.

Когда Вано рисовал карандашом свои рисунки, он про все на свете забывал, он вспоминал только Веселого Бохо, живущего чужими горестями Укули, бедного, но полного достоинства Георгия, ловкого Жести, Колю с кулаками как дыни — он впускал их в себя и только с ними, с ними только водил дружбу в эти минуты, им рассказывал про свои печали, у них спрашивал совета, с ними шутил, кутил, хмелел, с ними отводил он душу…

А сейчас Вано растерянно смотрел на чуждые ему пестрые краски.

Вано намазал голубой краски на холст, размусолил ее гладенько, получился пруд. Вано посмотрел на Веру — так? Вера кивнула — так. Верхний угол картины Вано закрасил светло-голубым — получилось небо. Вано снова посмотрел на Веру. Лицо жены было спокойно, и Вано почувствовал удовольствие от-этой их согласности, вот он, покой человеческих отношений… Вано наносил краски на холст и краем глаза поглядывал на Веру. И на довольном ее лице Вано видел свой успех. Он, можно сказать, рисовал на лице Веры этот успех… Вера довольна, значит, все идет хорошо, значит, и он все-таки чего-то да стоит, не хуже других, значит…