Агаси Айвазян - Треугольник

Глухой Саак прочно ощущал свое счастье, и это было так естественно, что он в течение этих двух дней полностью забыл неестественные смущения своей души. И неожиданно он с удивлением обнаружил, что человеку, даже долгие годы пребывавшему в рабстве, очень скоро кажется естественным другое состояние: значит, человек рожден для свободы. Даже столетия рабства и мрака не в силах приспособить к себе человека, потому что это противоестественное для человека состояние. И полюбил Саак Тадевоса и Егиа.

— Уф-ф!.. — с наслаждением выдохнул Саак воздух из своих могучих легких. Он попросту не видел лиц монахов: они стояли спиной к свету, и лица их были в тени.

— Мы человекоубийцы… — сказал Тадевос.

— Я не могу смыть кровь с моего платья. Как ни повернешь — везде кровь… — сказал Егиа.

— Вы свободны, — еще не полностью понимая серьезность их слов, сказал Саак. — Свободны ведь?

— Душой мы не свободны…

— Но вы свободны… А свобода — это бог. Ваша совесть свободна… — сказал Саак, поднялся с места и подошел к ним вплотную, чтоб видеть их губы.

— Ты взбудоражил в нас естество. Мои руки не способны более к крестному знамению… Этими руками я убивал людей…

— Молитвы мои застывают на губах… Что говорить, с кем говорить? Нет меня более, — сказал Егиа.

Внимание Саака было приковано к их губам.

— Только теперь вы способны говорить, ибо совесть ваша свободна. С богом может разговаривать только свободный человек…

В дверях храма появился монах Ованес. При виде его возбуждение Тадевоса и Егиа еще больше возросло. Тадевос схватил Саака за плечо:

— Выйдем отсюда, Глухой Саак!

Саак ничего не понимал, но тело его было естественным и потому мудрым. Он снял руку Тадевоса со своего плеча, и от этого движения вырвалась наружу накопившаяся в монахах злость, и они набросились на Саака, поволокли его.

— Что с вами стряслось? — говорил Саак, но внутренне смутно понимал суть происходящего. И загрустила его плоть, дурнота родилась в желудке.

Волоком дотащили его до третьего храма. Саак падал, снова вставал, вместе с ним падали Тадевос, Егиа, Ованес… Между двумя храмами пахал землю Погос. Саак в разорванной рясе, с окровавленными коленями бросился к нему и заговорил руками, и спросил шепотом:

— Плохо себя чувствуешь на свободе, Погос?

Погос посмотрел на стоявших позади него Тадевоса, Егиа, Ованеса и пожал плечами.

— Вспомните, как мы пошли на персов! С поднятыми вверх крестами, под лесом крестов над головами… Персы дрогнули перед крестами… Но они обнажили мечи, и мы должны были обнажить мечи… Вы боитесь, что господь вас не простит? Не бойтесь…

От ближнего храма подошли еще два монаха — Егише и Акоп.

— Вся наша жизнь оказалась бессмысленной. Наш аскетизм и терпение, значит, были никому не нужны. Мы не следовали нашим желаниям, возлагая все надежды на всевышнего… Теперь мы все потеряли. Мы смели все это кровавой метлой!.. — закричал Тадевос.

— Вы торгаши! — сказал Саак. — А от своих маленьких удовольствий вы отказались опять же ради собственного удовольствия. Вы попросту возжелали удовольствия побольше… Вы торгаши… Если бы не было у вас страха лишиться большего удовольствия, то вы с первого же дня вашей жизни проливали бы кровь… Новы проливали бы кровь своих ближних, как это делают люди ради маленьких удовольствий, капризов и страстей…

— Проглоти язык, сатана! — не выдержал Ованес.

— Ты нас побудил к убийству… Вспомни, как ты прокрадывался в наши кельи и сердца, и будоражил, и возбуждал, — сказал Егише, который любил справедливость, и в справедливости — подробности.

— Какая совесть, какое добро могут быть вне свободы? — не понимал Саак. — Вне свободы — все лицемерие, ложь… Вы боялись друг друга, вы лгали друг другу, далее отец — сыну, муж — жене, товарищ — товарищу…

— Замолкни! — в страшном раздражении от его слов закричал Ованес, но Саак не услышал его, поскольку не увидел движения его губ. — Как же теперь мы приблизимся к богу?..

— Но мы не виноваты, — сказал Егиа.

Глухой Саак вдруг принял какую-то странную позу, и это сразу всех насторожило.

«Я понял, — подумал Саак. — Они хотят поторговаться с богом. И хотят это сделать посредством меня. Посчитав меня за причину, они снова лицемерят. Они и сейчас торгаши, трусливые торгаши…»

Но Саак ничего не сказал вслух. Он был горд, тверд, он вспомнил ту прекрасную минуту, когда собрались ночью монахи всех четырнадцати монастырей и на рассвете, в черных рясах, с поднятыми крестами, в согласии с собственным гневом и решением, двинулись на персов… Какой это был душевный подъем!.. Уже за ними потом двинулись крестьяне…

Непреклонный лес крестов двинулся на персов. И не дрогнул ни один крестоносец, не дрогнул ни один из идущих за ними людей. Это единство радовало Саака. Гармония единства была мудра и напоминала Сааку его внутреннюю гармонию во время молитвы. Это всеобщее молчаливое шествие людей было молитвой; помимо молитвы, ничто другое не могло объединить стольких людей единым чувством… А что произошло сейчас?.. Они снова объединяются… И объединяет их страх… Страх из ничего. Страх сам по себе. Они не могут без страха. И без лжи перед богом. Страх воодушевляет их. Вот, приближаются… Впереди идут Ованес и Тадевос. «Может, отступить?.. Нет, ты не отступишь… И как правильно они руководят своими страстями!.. Ничего сейчас не стесняются… Красивы Ованес и Егиа. Они и во время битвы были красивы…»

Егише тащит хворост… «Господи!.. С ума они сошли, что ли?.. Неужто решили сжечь?.. Но я не сатана… Так просто?.. Но я ведь не чучело… Вы только посмейте подойти…»

Костер получился большой, и его пламя достигло небес. Огонь бушевал, и это была его стихия, а его алая любовь сливалась со страстными запахами свободной природы.

Человек семейный, занятой, крестьянин, у которого тысяча забот и никогда не было времени сходить куда-нибудь, отправился сейчас путешествовать. Он решил обойти пешком всю Армению, посмотреть что к чему — не так уж это трудно. Некий пенсионер за несколько лет пересек в разных направлениях весь Советский Союз, все его республики, справа налево, слева направо, — что уж говорить об Армении!

Побывав везде и всюду в республике, наш армянский путешественник остановился где-то около Бжни, не то Ошакана, отмерил десять метров земли и уверенно изрек:

— Сюда не ступала нога чужеземца.

Собралось несколько человек: крестьянин, женщина с выпачканными в тесте руками, провинциальный дачник. Они лениво рассмеялись — мало ли психов в Армении! Какой-то практичный тип тихо убрался восвояси. Другой сказал:

— Если бы ты читал книги, то знал бы, что эта земля была когда-то под персами.