Ын Хигён - Тайна и ложь

Самым первым контору покинул Туман, вслед за ним не стало видно управляющего Кима и других людей. Чан оставался до конца, да и то лишь потому, что ему определенно некуда было ехать. Чан, который пьяным входил в хозяйский дом и вел себя вызывающе, наконец смог уехать на деньги, вырученные от продажи кольца Сон Кымхи. Когда Чан вошел, пнув ногой дверь, вся семья как раз сидела на полу в гостиной. Ёну мог внимательно выслушать слова Чана, которые он выкрикивал, подбежав к Сон Кымхи. «Я пресмыкался, как собака, и все даром? Когда мы ели лапшу, ваша семья только рис и ела, хорошо ела, и мясо жрала тоже хорошо. Вижу, любишь своего сынка, Заместителя директора. Всё твоего сына возил, из-за этого вот своего ребенка на грузовике ни разу не смог прокатить».

В том году с начала зимы Чонук все время сидел дома.

Весной, в солнечный ясный день Мёнсон бросилась в водохранилище, а осенью Ёнчжун первый раз мастурбировал. В начале того же года на ногах Ёну вдруг выросло много волос, и он решил, что даже когда пойдет в школу среднего уровня, никогда не наденет форменные шорты, обязательные для всех первоклассников. Но наступил декабрь, и он стал подумывать, стоит ли вообще поступать в эту школу.

На Западном море [36] Желтое море в Корее называют Западным, а Японское — Восточным. нельзя увидеть, как встает солнце. Почему-то здесь дни всегда стоят ясные. Выходишь к морю, когда уже чувствуется приближение утра, а на песке следы, оставленные трудолюбивыми морскими птицами. Волны же, всю ночь баюкавшие гладь моря, снова уносятся в сторону месяца. Несколько рыбацких лодок, словно выпрыгнувшие из водного потока, уже отплыли далеко. На берегу виднеются перелетающие с места на место игральные карты хватху, и если поднимешь какую-нибудь, то, смотри — не смотри, на каждой дикая свинья — символ благополучия — сидит в красных кустах.

В тот день было много облаков. Ёнчжун шагал в сторону мола, как вдруг несколько раз тонкие нити дождя коснулись его шеи. Неожиданно начавшийся дождь моросил до второй половины дня, то ослабевая, то снова усиливаясь.

Ветер утих, и море, также храня молчание, позволяло каплям дождя падать в свои воды. В доме, где Ёну снимал комнату и платил за еду, по будним дням никогда не было слышно рыбаков, поэтому становилось одиноко и тоскливо. Вернувшись в свою комнату, он включил лампу и сел, прислонившись к стене. Из транзистора звучала мелодия популярной песни, льющаяся вместе с потрескиванием, давая понять, что время течет. Ёну бродил по разным уголкам провинции уже три месяца, и за это время к его вещам прибавились лишь новая осенняя куртка, купленная на рынке в межсезонье, да радио, которое он получил от хозяев дома. Ведущая передачи быстро назвала имена тех, кому адресованы поздравления в честь дня рождения, и включила песню. Ёну медленно поднялся, чтобы посмотреть на календарь, висевший на стене, и понял, что его двадцать шестой день рождения прошел несколько дней назад. Рядом с календарем находилось маленькое окно, выходящее в сторону моря. Цвет воды всегда казался таким же, что и цвет неба. В ясный день небо было голубым, а когда загоралась заря, море и небо окрашивались в алый цвет. Сейчас море и небо слились в одно и были пепельными, отливая молочной белизной. В это пепельное пространство медленно въехал черный легковой автомобиль, и было видно, как он, наконец, остановился.

— И как тебя сюда занесло? — спросил отец, когда машина тронулась с места.

— Так, просто.

Отец больше ничего не спросил, и, казалось, он не хотел больше требовать от Ёну никаких обещаний. Водитель время от времени неловко покашливал, должно быть, из-за нависшего в машине тяжелого молчания. Вскоре после выезда на скоростную магистраль отец задремал. Когда они остановились перед шлагбаумом при въезде в Сеул, уже давно стемнело. Водитель машины сбросил скорость, отец открыл глаза и молча поглядывал в сторону длинной вереницы автомобилей, стоявших с включенными красными сигнальными огнями.

— Оттуда недалеко до того места, где погиб твой старший дядя.

— Да.

— Ты знал?

— Нет.

— Ему пришлось много страдать.

— Да.

— Потом ты должен будешь проводить обряд кормления духа дяди. Знаешь об этом?

— Да.

После короткого молчания отец вздохнул, и это был глубокий вздох. Казалось, он выпускал из себя все то, что терпел очень долго.

— Судя по тому, что ты добрался до тех мест, уже не осталось земли, где ты не бывал.

Ёну ничего не ответил. На мгновение возникло лицо отца, покрытое морщинами. Оно осветилось фарами встречного автомобиля и вернулось назад, в темноту.

— Ёну.

— Да.

— Так принято, что мужчина с ранних лет должен думать, как ему жить.

Это были слова, впервые услышанные Ёну ровно двадцать лет назад. Он не мог знать, были эти слова упреком за то, что он до сих пор остался таким же семилетним Ёну, который двадцать лет назад ронял слезы на циновку с вытканными на ней цветами, выслушивая нравоучения, или это были слова глубокого разочарования, потому что нельзя вернуться в прошлое и начать все сначала. Ёну молча смотрел на городские огни, бесконечно проносившиеся за окном машины. В блеске его глаз, казавшихся утомленными, сквозили одиночество и невозмутимость, а также простое согласие человека, расставшегося с чувством опустошенности и безнадежности, продолжать жить дальше.

Каждый раз он убегал из дома если не ночью, то на рассвете, не взяв с собой никаких вещей. В кармане лежало немного денег, украденных дома или взятых в долг у недовольных мальчишек. Когда хотелось убежать, Ёну убегал даже без единого гроша. Он никогда не задумывался, почему так поступает. Отец до сих пор не оставлял это просто так, несколько раз находил его и привозил домой. Пару раз он попадался полицейскому патрулю, его допрашивали как подозреваемого и отпускали благодаря отцу. Но со временем Ёну становился все более ловким, к тому же, стал думать по-своему и больше не был в тех местах, где отец предполагал его найти. Ёну бездумно бродил по прибрежным морским деревням, рынкам маленьких городков и в окрестностях буддийских храмов. На дне его колючих глаз, смотревших вызывающе, прятались страх и тревога, но еще глубже в них осел потерянный грот, в котором не было никакого искреннего желания. Если не считать довольно неряшливого вида, он особо не отличался от того, каким был до побега. Он просто находился в другом месте, и всё.

Убежав из К., Ёну должен был постоянно драться, доказывая городским детям, что он не слабак. В средней школе он получал низкие баллы. Он никогда не сидел за партой в первых рядах, и, сойдясь с компанией мальчишек, днем и ночью шатался по улицам. Если взять во внимание самовольный пропуск уроков, то на более высокие оценки рассчитывать не приходилось. В общем, по определенной классификации, учитывающей объем затраченного труда, оценки вполне соответствовали ученику, в редких случаях не клевавшему носом на уроках. Классная руководительница сказала матери, пришедшей поговорить о переходе сына в школу высшей ступени, что он может поступить в одно из второразрядных учебных заведений, после которого можно попасть в университет. Однако Ёну не сдал экзаменов ни с первой, ни со второй попытки. Он провалился и на вступительных экзаменах в школу третьего разряда, где учатся одни дураки и хулиганы и куда при оплате за обучение зачисляют даже в том случае, если на экзаменационном листе написать только свое имя. Сначала можно было сказать, что ему не везет, но потом в большинстве случаев это происходило умышленно. Характер Ёну был такой, что он грубо сопротивлялся, когда сталкивался с чем-то несправедливым или недоброжелательным. Отец был очень растерян и сердит, и после всего случившегося не знал, что делать. Ёну поступил в новую частную школу высшей ступени какой-то провинции, а потом взял переводные документы и был зачислен в один из сеульских техникумов. Отец понял, что чуда, которое помогло бы Ёну самому поступить в университет, не стоит ждать, и возложил надежды на дополнительный набор учащихся в техникумы, проводившийся зимой. С первого дня учебы в техникуме Ёну прогуливал занятия. А Ёнчжун в том же году поступил на юридический факультет университета, получив стипендию.