Мэтт Хейг - Как остановить время

Как было бы здорово, если бы они могли это узнать, мелькнуло у меня. Но я, разумеется, лишь улыбнулся и упомянул об отсутствии зубной пасты; урок продолжался.

Все лето и осень я играл на лютне в Саутуарке, часто допоздна. Если городские ворота уже были заперты, домой приходилось возвращаться кружным путем: шагал я порой больше часа.

Но вот погода испортилась, и народу изрядно поубавилось. В поисках работы я обошел все постоялые дворы, но постоянного места не нашел. К человеку, играющему при постоялом дворе, относились намного лучше, чем к уличному музыканту. Я осознал, что принадлежу к вымирающему и никому не нужному племени. Кроме того, здесь верховодила труппа, именовавшаяся «Слуги Пембрука», подмявшая под себя почти весь музыкальный рынок.

Прослышав, что я ищу работу, меня, едва стемнело, подкараулил возле пивнушки «Шапка кардинала» бородатый верзила скрипач Вольстан, прозванный в округе Дубом – то ли за свои габариты, то ли за то, что его лохматая шевелюра напоминала растрепанную бурей древесную крону.

Он сжал мне шею и крепко прижал к стене.

– Оставь ты его, – сказала Эльза, дружелюбная рыжеволосая проститутка, с которой я часто болтал по пути домой.

– Заткнись, девка! – бросил он и повернулся ко мне. Зубы у него сгнили, во рту виднелся лишь неровный ряд почерневших обломков. На меня повеяло дерьмом – если не от ближайшей сыромятни, то точно от него.

– Слышь, малый, не вздумай играть на этой стороне Бишопсгейта. Особенно в Бэнксайде. Иначе тебе крышка. Это все наше. Таким простофилям, как ты, здесь не место.

Я плюнул ему в лицо.

Он схватил лютню за гриф.

– Убери лапы!

– Сначала сломаю ее, а потом твои пальцы.

– А ну, отдай, ты, ворюга…

Тут на него налетела Эльза.

– Эй, Вольстан! Верни ему лютню!

Он размахнулся, готовый вдребезги разбить лютню об стену.

И тут раздался голос – роскошный, низкий, глубокий актерский голос:

– Стой, Вольстан.

Вольстан обернулся: позади стояли трое мужчин, которые, видимо, только что подошли.

– Вот те на! – взволнованно воскликнула Эльза (очень может быть, что она просто изображала волнение) и принялась неторопливо, точно вылизывающаяся кошка, разглаживать складки на платье. Весь этот район, по сути, был театром. Отнюдь не только подмостки. – Это же Ричард Третий!

Разумеется, то был не Ричард Третий. То был Ричард Бёрбедж, знаменитейший в ту пору лондонский актер, – это даже мне было известно. Выглядел он весьма грозно. Внешностью он ничем не напоминал будущих артистов-красавчиков вроде Эррола Флинна, или Тайрона Пауэра, или Пола Ньюмана, или Райана Гослинга. В наши дни ему даже при большом везенье вряд ли удалось бы кого-нибудь склеить, и ему не помогло бы даже самое современное приложение к очередному гаджету. Реденькие пегие волосы, бугристое, как у Рембрандта, лицо с неправильными чертами… Но у него было то, что высоко ценилось в Елизаветинскую эпоху и обесценилось в двадцать первом веке: аура . Некая могучая, труднообъяснимая духовная сила.

– Добренького вам вечерочка, мистер Бёрбедж, сэр, – заискивающе произнес Дуб, опуская лютню.

– Похоже, не для всех он такой уж добренький, – отозвался Бёрбедж.

Я рассмотрел двух других. Один был круглый, как бочка, с более опрятной, чем у Вольстана, бородой. Изъяснялся он с такой заковыристой издевкой, что я догадался: он тоже актер. Похоже, он был изрядно пьян.

– Слышь, ты, пена на бычьей моче, а ну верни парнишке его лютню!

Другой мужчина был строен и хорош собой, несмотря на слишком маленький рот и зачесанные назад длинные волосы – прическа была ему не к лицу. Кроткие, как у коровы, глаза. Как и двое его спутников, он был одет в подбитый ватой, отделанный кружевом и застегнутый на все пуговицы камзол; хотя уже спускались сумерки, я заметил, что камзол отливал золотым шитьем. Сразу было видно: это представитель богемы, но далеко не бедствующий. Образ дополняла круглая золотая серьга в ухе. Я догадался, что передо мной актеры, и не просто актеры, а члены труппы «Слуги лорда-камергера».

– Тьфу ты… Ну надо же! Вы только посмотрите. Ад опустел: все черти явились в Бэнксайд, – сдержанно и язвительно произнес красавчик.

– Ох ты, Шекспир! Собственной персоной! – узнала красавчика Эльза.

Шекспир – это и правда был он – едва заметно улыбнулся.

Эльза повернулась к его толстому, как бочка, спутнику:

– Я и тебя знаю. Ты тоже Уилл, но другой. Уилл Кемп.

Кемп кивнул и с гордостью похлопал себя по животу: – Он самый. – Отдай лютню, – снова потребовал я, и на этот раз Вольстан понял, что проиграл. Он сунул мне лютню и дал деру.

Эльза насмешливо помахала ему вслед оттопыренным мизинчиком:

– Чтоб ты сифак подцепил, хрен поганый!

Все три актера захохотали.

– Да будет вам, пошли, выпьем по кварте в «Королевском пабе», – предложил Кемп.

Шекспир с хмурым неудовольствием глянул на приятеля:

– Ты – прошлогоднее, пропитанное элем яблоко.

Ричард Бёрбедж, не теряя времени даром, уже тискал Эльзу, и та нашептывала ему что-то в ухо.

Шекспир подошел ко мне.

– Вольстан – просто скотина.

– Верно, мистер Шекспир.

От него пахло элем, табаком и гвоздикой.

– Смотреть противно… Но Дуб – он и есть Дуб.

А что, парень, ты хорошо играешь?

Я все еще не пришел в себя и тупо переспросил:

– Хорошо?

– На лютне.

– Надеюсь, сэр.

Он наклонился ко мне ближе.

– Сколько тебе лет?

– Шестнадцать, сэр, – ответил я, решив держаться цифры, которую назвал Роуз.

– А выглядишь на пару лет моложе. И в то же время – на пару лет старше. Твое лицо – загадка.

– Мне шестнадцать лет, сэр.

– Ладно, неважно… – Он слегка покачнулся и оперся рукой о мою грудь, пытаясь удержаться на ногах. Я понял: он пьян, как и те двое. Но он вдруг выпрямился.

– Мы, акционеры «Слуг лорда-камергера», сейчас подыскиваем музыкантов. Я написал новую пьесу, «Как вам это понравится», но постановке необходимо музыкальное сопровождение: там много песен. И нам нужна лютня . Понимаешь, у нас был флейтист, но он умер от сифилиса.

Я молча уставился на Шекспира. В его глазах плясали два золотых огонька – отражения горевшего неподалеку факела.

Кемпу, судя по всему, надоело ждать. Он оттащил Бёрбеджа от Эльзы и бросил мне:

– Завтра в «Глобусе», в одиннадцать.

Не обратив на него внимания, Шекспир кивком указал на лютню:

– Сыграй-ка.

– Прямо сейчас?

– Пока железо горячо.

Эльза принялась напевать незнакомую мне непристойную песенку.

– Парнишка никак не очухается, бедняга, – с притворным сочувствием сказал Кемп. – Пошли.

– Нет, – отрезал Шекспир. – Пусть сыграет.

– Я не знаю, что играть.

– Играй, что душа подскажет. Считай, что нас тут нет. Будь верен сам себе.