Мэтт Хейг - Как остановить время

Он шикнул на Эльзу.

Четыре пары глаз уставились на меня.

Я закрыл глаза и, думая о Роуз, заиграл мелодию, которую исполнял на днях, и запел:

Я смолк и оглядел обращенные ко мне лица четырех слушателей; они молчали.

– Эля нам! – вскричал Кемп. – Господи, дайте же мне эля!

– А мальчишка-то недурен, – промолвил Бёрбедж. – Песенка, правда, так себе, но на это плевать.

– Поет он тоже так себе, – вставила Эльза.

– Ты отлично играешь, – сказал Шекспир. – Приходи завтра в театр «Глобус». В одиннадцать. Двенадцать шиллингов в неделю.

– Спасибо, мистер Шекспир.

– Двенадцать шиллингов в неделю ?

Роуз не верила своим ушам. Было утро. Перед работой мы ходили за водой. Роуз пришлось остановиться и поставить ведро на землю. Я поставил свое. Воду – для уборки, не для питья – мы брали из колодца в конце тропинки, почти в миле к северу от Оут-Барна и садов, так что без передышки было не обойтись. Утреннее солнце отливало зловещим розовым цветом.

– Да. Двенадцать шиллингов в неделю.

– Будешь работать на мистера Шекспира?

– Да. На «Слуг лорда-камергера».

– Том, вот радость-то!

Она обняла меня. Как сестра. Даже больше чем сестра.

Она вновь подхватила ведро с водой, и ее лицо затуманило облачко грусти.

– Что случилось?

– Боюсь, теперь мы тебя почти не увидим.

– Я буду приходить домой каждый вечер. В обход городских стен или через ворота.

– Я не про это.

– А про что же?

– Ты теперь заживешь другой, яркой жизнью, к чему тебе невзрачная рыночная торговка?

– Никакая ты не невзрачная, Роуз.

– Травинка не кажется невзрачной, пока не увидишь цветок.

– Кажется. Травинка всегда невзрачная. Ты вовсе не травинка.

– Ты, Том, не из тех, кто сиднем сидит на одном месте. Ты бежал из Франции. Бежал из Суффолка. И отсюда убежишь. Ты перекати-поле. С тех пор как мы поцеловались, ты боишься лишний раз на меня взглянуть.

– Роуз, если я когда-нибудь и сбегу, то не из-за тебя.

– А из-за чего же, Том? Из-за чего?

На этот вопрос я ответить не мог.

Ведра были тяжелые, но мы уже почти пришли. Вот конюшня; стоявшие в денниках лошади разглядывали нас точно лорды, которые с галереи взирают на порядком наскучившее представление. Роуз молчала. Меня мучила совесть за то, что я солгал ей об обстоятельствах смерти моей матери. Меня так и подмывало рассказать Роуз правду о себе. Рано или поздно придется.

Возле нашего дома нам встретились две женщины. Одна – Старуха Адамс – во все горло орала на вторую. Поносила ее на чем свет стоит.

Вторую женщину Роуз знала по уайтчэпелскому рынку. Звали ее Мэри Питерс.

Это была тихая женщина с печальным лицом, лет сорока. В то время далеко не все доживали до такого возраста. Одевалась она по-вдовьи, во все черное. Старуха Адамс отпустила какое-то особенно забористое ругательство, в ответ Мэри молча посмотрела на нее с такой яростью, что та отшатнулась, как кошка, которую грубо отогнали от добычи.

А Мэри пошла по Уэлл-лейн в нашу сторону.

Судя по ее виду, стычка со Старухой Адамс нисколько ее не расстроила. А вот Роуз при виде Мэри заметно напряглась.

– Доброе утро, Мэри.

Мэри чуть улыбнулась и перевела взгляд на меня:

– Это и есть твой Том?

Твой Том.

Я и смутился, и обрадовался. Значит, Роуз рассказывает обо мне. Значит, я ей не чужой. Сразу возникло чувство надежности и собственной неподдельности, словно я занимал именно мне предназначенное место.

– Да. Да, он самый. – Роуз слегка зарумянилась. Чуть порозовела, как облачка на утренней зорьке.

Мэри понимающе кивнула.

– Его сегодня не будет. Вам с Грейс на радость.

– Правда? – с заметным облегчением отозвалась Роуз.

– У него жар. Будем надеяться, это сифилис, верно? Я ничего не понимал.

– О ком вы?

Мэри чуть поежилась, будто сболтнула лишнее.

– Да о мистере Уиллоу, – объяснила Роуз. – Он у нас на рынке главный.

Мэри уже шагала прочь, бросив через плечо:

– Ладно, увидимся.

– Обязательно!

По дороге к дому я попытался расспросить Роуз о мистере Уиллоу.

– А, ерунда. Он малость строг, только и всего.

Она чуть помолчала, а потом заговорила о Мэри. По словам Роуз, Мэри появилась в округе несколько лет назад и всегда держалась особняком. Своим прошлым ни с кем не делилась, и Роуз почти ничего о ней не знала.

– Женщина она добрая. Но загадочная. Как ты, даже хуже. Но тебя я все-таки разгадаю. Расскажи мне что-нибудь о себе. Хоть капельку. Самую крошечку.

Даже принадлежи мне все золото Стрэнда, я все равно остался бы жить в скромном домике на Уэлл-лейн – при условии, что ты будешь со мной, – подумал я, но не сказал этого вслух.

– Вчера я видел, как в Темзу, прямо за Нонсач-хаусом, на глазах у толпы упал лодочник. Я тогда пожалел, что тебя нет рядом: вот бы подивилась вместе со мной.

– В отличие от тебя я не люблю жестоких зрелищ.

– Да он наверняка выжил.

Она бросила на меня подозрительный и одновременно скептический взгляд, и я поспешил перевести разговор на другую тему:

– Мне нравится, как ты заботишься о Грейс. Нравится, что ты знаешь себя. Нравится, как ты обустроила жизнь, создала уютный дом, хотя у тебя было столько потерь… Ты умеешь найти красоту даже там, где ее нет. Ты – яркий блик света в грязной луже.

– В луже? – смеясь, повторила она. – Извини. Продолжай… Я изголодалась по комплиментам. Давай-ка еще!

– Мне нравится твой взгляд на вещи. Нравится, что ты пытаешься разобраться в природе вещей, а не плывешь бездумно по течению.

– Я же не какая-нибудь бледная дама, проводящая жизнь в театре, я – торговка фруктами. Простушка я, вот кто.

– Я много кого встречал, но ты меньше всех походишь на простушку.

Она коснулась меня рукой.

– Посмотри, я одета в лохмотья вперемешку с мечтами.

– Тогда тебе лучше отбросить их.

– Мечты?

– Нет.

Я стоял почти вплотную к ней. И не отрываясь смотрел ей в глаза. О том, чтобы сбежать, не могло быть и речи. Раньше я и не догадывался, что искал именно ее, а теперь, когда наконец нашел, не знал, что делать. Казалось, меня быстро и неудержимо кружит, точно семечко платана, уносимое переменчивым ветром.

– Ну же, давай, – шепнула она. – Не бойся быть счастливым. Не то будет поздно.

Наши губы сомкнулись; закрыв глаза, я вдыхал запах лаванды и Роуз; душу мою охватили одновременно сильнейший страх и всепоглощающая любовь, и я понял, что страх и любовь – это одно и то же чувство.

Я и сегодня не забыл то смешанное чувство любви и ужаса, от которого голова шла кругом. Я помню звон колокола. Помню фруктовый аромат ее волос, и тоска по ней по-прежнему сжигает меня.