Владимир Сорокин - Ледяная трилогия

Она закрывалась руками. Двигалась. Взвизгивала.

Андрей перестал бить. Руки его бессильно упали на кровать.

— Ой, бля… — Он потянулся к пепельнице. Взял недокуренную сигарету.

— Как? — Николаева облизала его розовый волосатый сосок.

— Ой… — Он затянулся. — Аж искры из глаз…

— Ты такой классный… — она гладила его плечи, — такой кругленький… как Винни-Пух. А член — ваще. Я сразу кончаю.

Он усмехнулся:

— Не пизди. Налей вина.

— Силь ву пле. — Она протянула руку. Вынула из стеклянного ведерка со льдом бутылку белого вина «Pinot Grigio». Налила в бокалы.

Андрей взял бокал. Приподнял потную голову. Опустошил бокал. Откинулся на кровать:

— Ой, бля… клевая ты телка…

— Приятно слышать.

Он посмотрел в пустую пачку из-под сигарет:

— Сходи на кухню, там сигареты на полке.

— Где?

— Рядом с вытяжкой. Полка там стеклянная.

— Андрюш, можно я сперва в душ?

— Давай. Я сам схожу.

Николаева встала. Зажала ладонью влагалище. Побежала в ванную. В ванной встала под душ. Пустила воду. Быстро окатилась. Долго мыла влагалище. Выключила воду. Крикнула:

— Петь! Тьфу… Андрюш! А можно я ванну приму?

— Можно… — донеслось из спальни.

Николаева села в холодную ванну. Пустила воду. Взяла с полочки шампунь. Выдавила в струю. Сразу поползла пена. Николаева запела. Вода дошла до подмышек. Николаева выключила воду. Подтянула к себе колени. Заснула.

Ей приснилась Любка Кобзева, которую зарезали в мотеле «Солнечный». Они с ней на кухне той самой квартиры на Сретенке, которую Любка снимала пополам с Козой-Дерезой. Николаева сидит у окна и курит. За окном зима, идет снег. На кухне холодно. Николаева одета по-летнему легко, но в высоких серых валенках. А Любка — босая и в синем халате. Она суетится у плиты и готовит свои любимые манты.

— Все-таки какая я дуреха, — бормочет она, разминая тесто. — Дала себя зарезать! Надо же…

— Больно было? — спрашивает Николаева.

— Да нет, не очень. Просто страшно, когда этот козел на меня попер с ножом. Я прямо вся оцепенела. Надо было в окно прыгать, а я, дура, смотрю на него. Он — раз мне, сначала в живот, я даже не заметила, а потом в шею… и сразу — кровища, кровища… слушай, Аль, куда я перец поставила?

Николаева смотрит на стол. Все предметы видны очень хорошо: две тарелки, две вилки, нож с расколотой ручкой, терка, солонка, скалка, мука в пакете, девять кругляшков из теста. Но перечницы нет.

— Так всегда, когда надо что-то — запропастится, и все… — ищет везде Любка. Наклоняется. Заглядывает под стол.

Николаева видит в распахивающемся вороте ее халата грубо зашитый продольный разрез от шеи до лобка.

— Вон он… — замечает Любка.

Николаева видит перечницу под столом. Наклоняется, берет, передает Любке. И вдруг очень остро ощущает, что в груди Любки НЕ БЬЕТСЯ СЕРДЦЕ. Любка говорит, бормочет, двигается, но сердце ее неподвижно. Оно стоит, как сломанный будильник. Николаеву охватывает ужасная скорбь. Но не от мертвой Любки, а от этого остановившегося сердца. Ей ужасно жалко, что сердце Любки мертво и НИКОГДА больше не будет биться. Она понимает, что сейчас разрыдается.

— Люб… а ты… лук в фарш кладешь? — с трудом произносит она, приподнимаясь.

— На хер он нужен, когда чеснок есть? — Любка внимательно смотрит на нее мертвыми глазами.

Николаева начинает всхлипывать.

— Чего ты? — спрашивает Любка.

— Ссать хочу, — лепечет непослушными губами Николаева.

— Ссы здесь, — с улыбкой говорит Любка.

Рыдания обваливаются на Николаеву. Она рыдает о ВЕЛИЧАЙШЕЙ ПОТЕРЕ.

— Люб…ка… Люб…ка… — вырывается из ее губ.

Она хватает Любку, прижимает к своей груди. Любка отводит холодные, испачканные мукой и тестом руки:

— Чего ты?

Ледяная грудь Любки БЕССЕРДЕЧНА. Николаева рыдает. Она понимает, что это уже НИКОГДА не исправить. Она слышит удары своего сердца. Оно живое, теплое и УЖАСНО дорогое. Ей от этого еще больней и горше. Она вдруг понимает, как ПРОСТО быть мертвым. Ужас и скорбь переполняют ее. Горячая моча струится по ногам.

Николаева проснулась.

Лицо ее было в слезах. Тушь ресниц потекла.

Рядом с ванной стоял Андрей в красно-белом махровом халате.

— Ты чего? — недовольно спросил он.

— А? — всхлипнула она. И снова разрыдалась.

— Чего случилось? — сонно нахмурился он.

— Мне… это… — всхлипывала она, — подружка приснилась… она… ее… убили полгода назад…

— Кто?

— Да… какие-то торгаши с рынка… азера какие-то…

— Ааа… — почесал он грудь. — Слушай, я спать хочу. У меня завтра стрелка важная. Деньги в кухне на столе.

Он вышел.

Николаева вытерла слезы. Вылезла из ванны. Глянула в зеркало:

— Господи…

Долго умывалась. Вытерлась. Завернулась в большое полотенце. Вышла из ванной.

В квартире был полумрак. Из спальни раздался храп Андрея.

Николаева на цыпочках прошла в спальню. Нашла свои вещи. Прошла на кухню. Здесь горела только лампа в вытяжке над плитой. На столе лежали двести долларов.

Николаева оделась. Убрала деньги в кошелек. Выпила стакан яблочного сока. Вышла в прихожую. Надела плащ. Вышла из квартиры. Осторожно захлопнула за собой дверь.

— Кулаком поработай слегка. — Комар перетянул предплечье Лапина жгутом.

— Чего ему работать — и так все на виду, — усмехнулась Вика. — Мне б такие веняки!

— Комар, сука, меня первой вмазал бы! — зло смотрела Илона.

— Гостю — первый квадрат, ёптеть. Тем более — он банкует… — Комар попал иглой в вену. — Бля, сто лет не видал незапоротых канатов.

— Илон, а ты чо, правда на «Ленинграде» была? — спросила Вика.

— Ага… — Илона смотрела на руку Лапина.

— Угарно?

— Ага.

— А чего они давали? Старое?

— Старое! Старое! Старое!.. — зло затрясла кистями Илона.

Комарпотянул поршень на себя: 27 лет, бритоголовый, большеухий, худой, сутулый, длиннорукий, с сильно заострившимися чертами лица, в рваной синей майке и широких черных штанах.

В шприце показалась кровь. Комар дернул конец завязанного жгута. И плавно ввел содержимое шприца в вену Лапину:

— Дома.

Викапротянула кусочек ваты: 18 лет, смуглая, маленькая, пухловатая, длинноволосая, фиолетовые брюки из полиэстера, голубая водолазка.

Лапин прижал вату к вене. Согнул руку в локте. Откинулся на замызганную подушку:

— Ой, бля…

— Ну? — улыбнулся Комар.

— Да… — с трудом разлепил губы Лапин и улыбнулся. Смотрел в потолок с ржавыми потеками.

— Комар, сука, ты вмажешь меня, наконец?! — вскрикнула Илона.

— Нет проблем, мадам. — Комар распечатал новый шприц.